Ко мне подошел парень и протянул ладонь. Его волосы на фоне бледной кожи были черными, как дремучий лес. Странная прическа с короткими у лица волосами закрывала один его глаз, и с плеча спускалась длинная, такая же темная коса. Я протянула свою руку в ответ. Он сжал мое запястье, не касаясь ладони. Потянул на себя, но не дал потерять равновесие, подхватывая на руки. Шокированная дерзким и излишне своевольным поступком, я смотрела на его полупрофиль и хлопала глазами.
— Теперь птичка в клетке, — надменно произнес он, проводя кончиком носа по моей шее.
Ехидство не сходило с его лица, а я застыла с открытым ртом, который не мог выговорить ни единого слова.
Я не успела опомниться или возмутиться, но ярко ощутила свою беспомощность. Он поставил меня на ноги, а я неуклюже поправила и так слишком короткий край юбки. Это вызвало у него новый смешок.
— Отец умеет делать подарки, — ехидно высказал одобрение он и положил руку на мою спину.
Мне не было приятно от этого касания. Оно жалило, как ненасытная тварь в болоте. Да и кожа его была не просто бледной, она отливала грязной зеленью, цветом болотной жижи.
Какой же он мерзкий. Я сбросила его руку и не задумываясь ответила:
— А мой их преподносить.
Посмотрела прямо в глаза, держа спину ровно, а подбородок высоко. Взгляд диких светлых глаз пытался забраться под мою кожу, а я держалась, видит Светлая Мать, держалась чтобы не высказать этому слизняку все, что я о нем думаю. Но он не дал мне такой возможности, усмехнулся и ушел.
В платье-панцире дышать было совершенно нечем. Нужно дышать размеренно и ровно. Я подняла голову повыше так, как подобает принцессе.
Все здесь были людьми королевских кровей или приближенными к ним. Слизняк вел себя как самый настоящий отпрыск короны. Но не его портрет я видела в Птице. Сколько же у короля сыновей?
Сердце замка — внутренний двор. Здесь и стол с едой, и песни-пляски, и даже поляна для тренировок. Рядом с ней бегали друг за другом мальчишки. Темные макушки заливались смехом, прячась друг от друга за столами, стульями и ногами гостей. Я подошла поближе. Деревянные мечи подпрыгивали в такт маленьким бегущим ножкам.
— Я буду таким же сильным, как отец! — звонко отрапортовал мальчика.
Он был до ужаса похож на другого. Близняшки, и оба копии своего отца. Пыльные роскошные наряды ярко выдавали самый шкодливый детский возраст.
— А я буду таким же как Ригир! — ответил ему второй.
Бой продолжался. Защита, нападение, секретный прием — подножка, и оба повалились на удачно расположенный мешок с сеном.
— Илей ребенка схоронил! Ригир сердце разбил! Ин язык проглотил! Неудачи ждут детей, кто же будет всех грустней! — мальчишка высунул язык и побежал прочь от противника, повторяя на ходу выученную считалочку. Он бегал по кругу, и кричал, кричал, пока не сбился — попал в объятия молодой женщины.
— Мама! — завопил проказник и засмеялся, вихляя в ее руках от щекотки. Второй мальчишка с мечом в руках побежал прямо в атаку на ноги матери. Она решила поучаствовать в игре и побежала прочь с ребенком, ближе к танцам и песням. Они смеялись. Веселью не помешали ребячества.
Имя человека с портрета не осталось мной не замечено. “Ригир сердце разбил”. Порой дети говорят слишком правдивые вещи, о которых нужно держать язык за зубами.
Глава 12
Сумерки разбудили костры. Пламя бушевало, нападая на хмурое тяжелое небо, на котором совсем не виднелись звезды. И небо не оставалось в стороне, отвечало, ударяя туманной дымкой, которая цепляла верхние части стен замка. Огонь разгорался, кичился пламенными языками, дразнил, нападал игриво. Огонь еще не знал: хмурость небес — это знак. Быть дождю.
Люди собрались вокруг пламени, все ближе придвигаясь друг к другу, чтобы всем хватало огненного тепла. Девушка, носящая дитя под сердцем, принесла чашу в круг. Руки ее и лицо были покрыты черными узорами. И я вспомнила, как женщины наносили кистями жидкую краску, а я приняла это за очередную странную морскую забаву. Она показывала всем такую же черную жидкость, которая плескалась по стенкам чаши, и с придыхание повторяла жутковатое: “А-а-ху”. Дети уже спали на руках нянечек и служанок, их не беспокоили ни шум, ни свет. И женщины показывали непонятные мне жесты, целуя чашу.
— Кореласта корекрена, — сказала стоящая поблизости старушка.