– Не могли бы вы помочь мне хоть немного, ну хоть десять минут? – настаивает мама мальчишек.
У меня нет лишних десяти минут, но я все же соглашаюсь и рассказываю им еще про две картины, включая ту, ради которой они пришли в музей. Наконец мамаша с явным сожалением заявляет, что им пора идти. Уходя, она оборачивается, еще раз беззвучно выговаривает «спасибо», а я киваю и небрежно пожимаю плечами, как будто это был пустяк.
На самом деле это не пустяк. Для меня, так сказать, открылась нужная дверь. Я и сам не смог бы спланировать все лучше. Чувствуя чье-то присутствие за спиной, я оборачиваюсь и обнаруживаю ту самую женщину, которая стояла в углу. Она улыбается:
– Браво. Я так рада, когда кому-то удается заинтересовать подрастающее поколение искусством. Вы волонтер? Или учитесь в ближайшей школе?
Дальше я могу все разыграть парой способов. Можно включить обаяние. Если бы я хотел, чтобы эта женщина сегодня вечером забросила ноги мне на плечи, выкрикивая мое имя, это был бы лучший способ.
Но хотя это очень заманчиво, сегодня у меня другая цель. Поэтому я чуть сжимаюсь и сутулю плечи, стараясь держаться на тонкой линии между застенчивостью и уверенностью в себе.
– Нет, просто мне нравятся старинные портреты, особенно кисти английских мастеров.
– Тогда вы слышали о предстоящей выставке? – Женщина явно готова посудачить вместе с таким же фанатом искусства.
Отлично.
– Жду ее с нетерпением. Страшно хочется увидеть картину Россетти своими глазами.
Я держусь слегка смущенно, словно мне неловко говорить о его знаменитой обнаженной Венере. На самом деле мне начхать и на Данте Габриэля Россетти, и на его картины, даже если это самый знаменитый экспонат передвижной выставки.
Что меня интересует, так это музейная подсобка, где находится то, что мне нужно.
– Надеюсь, что смогу прийти снова, когда здесь не будет толпы, – вздыхаю я. – Сами знаете, как трудно изучить картину и оценить все мельчайшие детали, когда кругом полно народа.
Женщина обводит меня оценивающим взглядом. Я стараюсь еще полнее вжиться в роль законопослушного любителя искусства в невзрачной толстовке, который и мухи не обидит. Поправляю фальшивые очки на переносице, неловко улыбаюсь и приглаживаю волосы, хотя и знаю, что под гелем у меня с утра ни один волосок не растрепался.
Она минуту думает и слегка улыбается:
– Думаю, энтузиазм волонтера заслуживает небольшой награды. Идемте со мной.
Черт, все складывается даже лучше, чем я ожидал! Но, как известно, фанату искусства легче всего пробудить сочувствие у другого такого же фаната: они готовы часами трындеть про каждый мазок на картине.
В принципе, я их понимаю. Они как автолюбители с их разглагольствованиями про машины и степень сжатия, или повара с их специями. Но, в отличие от них, я смотрю на все это без эмоций и вижу механику и детали процесса. Ими движет страсть, мною – нечто совершенно иное.
Я направляюсь за сотрудницей музея в задний коридор, делая вид, что понятия не имею, куда мы идем – как будто я не присмотрел заранее все пути отхода. На самом же деле я знаю план здания не хуже, чем заядлый геймер знает все уровни Halo. Поворот направо, и мы наконец подходим к той самой подсобке. Дверь закрывается, мы одни, и женщина благоговейно шепчет:
– Вот она.
Я прикрываю рот рукой, притворно ахнув. Передо мной Венера во всей своей великолепной наготе… если бы древнегреческая богиня оказалась молочно-бледной, рыжеволосой британкой (не забывая о полурелигиозных мотивах). Но я делаю вид, что передо мной величайшее создание человечества. После горячего бутерброда с сыром, разумеется.
– Она прекрасна.
– Невероятно, правда? – искренне соглашается женщина.
Я смотрю на картину, словно передо мной нечто волшебное. Согласен, это на самом деле одна из величайших картин. Мастерство Россетти и точность в передаче деталей, текстуры волос Венеры изумительны, и я понимаю, чем картина так притягивает людей. Я слегка поворачиваюсь, словно пытаясь рассмотреть полотно под другим углом, а сам тем временем быстро оглядываю столы и стены.
Ага, я попал куда надо. Здесь собрали картины не для предстоящей выставки, а просто чтобы почистить и заменить рамы. Отлично, это означает, что исчезновение не вызовет вопросов. Все просто решат, что полотно забрал какой-то другой отдел.
Картина маленькая, не больше тетрадного листка, но ее ценность определяется не размером, а тем, насколько сильно ее хотят заполучить.