Женщина больше не смотрела на меня, а я с любопытством разглядывала часы, которые она заводила. Первый поворот, второй, третий… Она выпустила медальон из подрагивающих пальцев. Пошел обратный отсчет. Я слышала, как стрелка двигалась. Каждая секунда – щелчок. Каждый щелчок – удар моего сердца.
– Береги ее, – выдавила женщина.
Она хотела сказать что-то еще, но резко обернулась, загораживая меня и служанку своей спиной. Такая хрупкая – сейчас она казалась величественной, опасной, собранной. Я выглянула из-за ее платья, и в тот же момент в пещеру вошел мой ночной кошмар.
Длинные черные волосы, убранные в косу, были слипшимися от крови. Огромный порез пересекал его щеку и бровь. От белоснежной рубашки остались лишь кровавые ошметки. Я помнила каждую его черту. И черные глаза, что опасно сузились. И тонкие губы, что исказились в кривой усмешке. Он смотрел на женщину с презрением, ощущая себя победителем.
– Я забираю вашу дочь, дарая. По праву сильнейшего, – зло выплюнул он, а его грудь, как и плечи, тяжело вздымалась, хотя голос – твердый, звенящий – был уверенным и не срывался.
– Вам придется убить меня, чтобы сделать это, – без промедления ответила женщина.
Стрелка все так же продолжала щелкать, а я продолжала бесхитростно смотреть на мужчину. Было время, когда я боялась его. Просыпалась от этого кошмара в холодном поту и кричала, потому что перед глазами стоял его пожирающий, безумный взгляд, но годы шли, и я смирилась с этим кошмаром, воспринимая его как часть себя.
Школьный психолог всегда говорила, что в этом сне я придумала себе родителей, которые были вынуждены отказаться от меня по независящим от них причинам. Попросту говоря, я пыталась оправдать тех, кого не помнила и не знала. Даже тетю Настю приплела, вообразив ее служанкой. Оставалось только дождаться, когда стрелка на часах щелкнет в последний раз. Как и всегда, мы с моим кошмаром встретимся взглядами, и все исчезнет. Так было всегда, так случилось сейчас, так будет и в следующих снах.
Вздрогнув, я открыла веки и потянулась к мобильному телефону, чтобы узнать, который сейчас час. Экран показывал без десяти восемь. Еще целых десять минут могла спать, но нет же! Обязательно нужно было присниться ему так рано! Что за манера такая – не давать высыпаться бедной девушке?
Пробурчав что-то невразумительное о кровавых мужчинах и гордых женщинах, я потопала в ванную, чтобы смыть с себя липкие ощущения кошмара. Нет, спустя двенадцать лет я воспринимала его спокойно, не кричала, не билась под одеялом, больше не вздрагивала, но этот взгляд все равно будто оставлял на мне свою невидимую метку. И каждый раз я терла кожу губкой до покраснения, каждый раз закрывала веки и убеждала себя в том, что ничего этого никогда не было. Я это придумала. Всего лишь плод моего воображения.
Самое интересное, что, просыпаясь, я никогда не помнила лиц. Было стойкое убеждение, что со мной там в роли служанки присутствовала тетя Настя. Что я видела мать, отца, но вспомнить их лица я не могла. Как не могла вспомнить и лицо своего ночного кошмара. Только его глаза и врезались в мою память – черные, обжигающие, – а больше ничего.
В своем сне я никогда не росла. Судя по всему, мне было около шести лет, если брать во внимание рост и то, как возвышались надо мной другие, но я не чувствовала ту себя. Раньше действительно была в этом кошмаре испуганным ребенком, но с годами бояться устала. Просто ждала окончания, потому что знала: оно обязательно наступит.
Поначалу я ненавидела того окровавленного мужчину. Винила его в том, что осталась без родителей. Верила, будто именно он лишил меня семьи, а теперь относилась к нему, как и ко всему происходящему, с любопытством. Несколько раз пробовала что-либо изменить в своем сне. Даже порывалась навстречу к этому злодею, но сон всегда оставался неизменным. Неужели обида на родителей настолько сильна?
Нет, я давно простила их. Отпустила горечь одиночества, потому что в моей жизни было не все так плохо. Скорее уж наоборот. У меня была семья: тетя Настя, ее муж и двое их сыновей. Прекрасные друзья, учеба и даже парень – все в моей жизни было нормально, но никогда не пропадало ощущение, будто мне чего-то не хватает. Словно для полного счастья должно быть что-то еще.
– Дарини, ты уже встала? – услышала я громкий голос тети, когда вернулась обратно в комнату, готовая к новым свершениям.
От этого странного прозвища я вновь поморщилась. Нет, звали меня совсем не так. Сколько себя помню, я всегда была Дарьей, да и в паспорте у меня красуется именно это имя, но тетя с упорством бульдозера изо дня в день всегда называла меня Дарини. Говорила, что с какого-то древнего языка это слово переводится как золото мира. Золотом я не была, учитывая совсем не сахарный характер, но тетю это волновало мало.