Рис не знал, что ему делать: смеяться, плакать или напиться.
Как будто отвечая на его вопрос, из спальни вышла Джинджер и поставила на стол бутылку и два стакана. Она была в желтом атласном кимоно, которое он купил ей в прошлом месяце в Денвере, когда ездил туда, чтобы кое-что заказать для строящегося дома. Небрежно откинув за спину распущенные волосы морковного цвета, Джинджер села в холостяцкой комнате, чувствуя себя в своей тарелке среди тяжелого, мрачноватого убранства. Это было помещение Риса, здесь все говорило о его присутствии, здесь витал его запах. Рис превратил прежний салун Хаузера в дворец. Нужно ли ему здесь что-нибудь еще? Нужна ли ему она сама?
Она налила два стакана и подала один ему, затем залпом выпила для храбрости свою порцию бурбона.
— Ты не поступишь так… правда?
Одного взгляда, брошенного на его лицо, оказалось достаточно, чтобы убедиться в тщетности этих надежд.
— Ты глупец, Рис Дэвис. Она не нашего поля ягода. Она возненавидит тебя за принуждение.
Он печально улыбнулся и залпом махнул свою стопку, потом откинулся на спинку кресла.
— Может быть, да, а может и нет. Это все равно, как выиграл салун, Джинджер. Плод упал ко мне в руки, я на это даже не рассчитывал. Одно привело к другому… Я всегда мечтал стать респектабельным человеком, завести семью.
— И ты думаешь, что эта ледяная принцесса сделает твои мечты явью? — усмехнулась Джинджер, скрывая боль за сарказмом. — Да она тебя заморозит!
Но Рис лишь улыбнулся. Он вспомнил, как дрожала Тори, когда он прижал ее к себе в реке, как она ответила на поцелуй, как держала его руку на приеме у Лауры, и почувствовал прилив восторга. Тори не знает, что такое страсть… пока не знает. Но он ее научит, свою леди.
— Она полюбит меня! — сказал себе Рис Дэвис.
Глава 11
— Я ненавижу его! — хриплым шепотом произнесла, задыхаясь, Тори. — Ты не можешь серьезно говорить об этом! Это чистое… безумие!
Она казалась потерявшимся ребенком, утонув в мягком плюшевом диване, на который она села по настоятельной просьбе отца перед началом разговора. И правильно сделала, иначе ее колени подогнулись бы от новости, которую сообщил ей отец. Ее лицо побелело, как мел, лишь два ярких пятна горели на щеках.
Стоддард стоял в другом конце комнаты, а Хедда сидела возле него в кресле. В данном случае они выступали против Тори объединенным фронтом.
— Ты должна понять, моя дорогая, что случится с тобой, а также с твоей матерью и мной, если ты не пойдешь за Риса Дэвиса, — терпеливо объяснял Стоддард.
— Но… я помолвлена с Чарльзом, — произнесла она глухим голосом, все еще онемев от потрясения.
— Чарльз тоже лишился почти всех средств, как и мы. Дэвис подорвал его спекуляцию землей и обманным путем лишил состояния, перехватив у него при потворстве Лауры серебряные прииски. Да и вообще, мы же не объявили о твоей помолвке, поэтому никакого шума не будет, — успокоил ее отец.
— Но зато поднимется большой шум в связи с объявлением о моей помолвке с содержателем салуна, я это гарантирую, — заметила Тори, и красные пятна на ее щеках увеличились. Она дрожала от гнева и обиды, однако сдерживалась, будучи приучена к этому с детства. — Мама, но ведь твоя семья наверняка не откажется нам помочь! — взмолилась она, обратившись к Хедде.
— Конечно, они нас не бросят, если мы лишимся и банка, и дома, — натянуто произнесла Хедда, — но у нас просто нет времени, чтобы принять необходимые меры… — ее голос оборвался. Откашлявшись, она продолжала:
— После всего, что случилось с банком Стоддарда, твой дед и не подумает вкладывать резервные средства в предприятие, находящееся так далеко от его дома. Мы будем опозорены и лишены всего имущества, будем зависеть, как нищие, от благотворительности моего отца. Он, конечно, примет нас, но подумай, Виктория, подумай о том, что у нас будет за жизнь, какое это будет унижение, в какое мы превратимся посмешище. Скандал будет преследовать нас вплоть до самого Бостона.
— Ты хочешь сказать, мама, что скандал будет преследовать тебя? — уточнила Тори и, пошатываясь, поднялась на ноги, борясь с подступающими слезами. — А поступив, как вы желаете, унижению подвергнусь я одна! Наш семейный дом останется ни при чем, как и папин банк. В жертву буду принесена лишь я одна!
— Ты можешь болтать все, что угодно про семейную честь и свое унижение, барышня. Но пойми одну простую вещь: именно твой брат навлек на нас такую беду. Если бы он не вычистил из банка все до последнего цента, когда исчез, нам бы не пришлось обсуждать здесь такие неприятные варианты. Один ребенок подвел своих родителей, которые окружали его такой большой заботой. Неужели ты сделаешь то же самое? — Стоддард прищурил глаза.
— Но вы продаете меня чужаку, картежнику, — сердце ее учащенно забилось, когда она вспомнила горячие, крепкие объятия Риса и пробудившийся в ней непристойный темперамент.
Обратившись к матери. Тори умоляюще воскликнула:
— Рис Дэвис не джентльмен!
Хедда еле заметно вздрогнула, а Стоддард покинул свое место за креслом жены и подошел к удивительно упрямой дочери, сидевшей в центре богато украшенной гостиной.
— Может быть, он и не джентльмен, но женщины тянутся к нему. Практически все незамужние женщины города пялят на него глаза.
— Ну, я не разделяю их дурного вкуса, — язвительно парировала она.
— Вот как? Он принес тебя к Чарльзу практический раздетой после падения в реку. Эстер Смитертон видела, как он уходил из нашего дома на праздник Четвертого июля, после того, как чертовски долго пробыл здесь без свидетелей.
— Эстер Смитертон — неисправимая сплетница!
— А что ты скажешь о трогательной сценке на веранде у Лауры? Это отнюдь не сплетня. Я видел ее собственными глазами, — торжествующе заявил он.
Глаза Тори широко раскрылись. Что этот наглец наделал? Даже ее собственный отец считает, что она увлеклась негодяем. Она отрицательно покачала головой.
— Нет, нет, все было совершенно не так, как могло показаться. Мы только что поссорились с Чарльзом. Я была…
— Ты овечьими глазами смотрела на этого проходимца и держала его руки в своих руках, вот что ты делала, — горячо прервал ее Стоддард.
— Значит, если я позволила ему пару минут подержать меня за руку, я буду отдана ему навеки?!
Хедда наконец поднялась со своего места. Все шло далеко не так гладко, как хотелось. Она ненавидела, когда планы расстраивались. Стоддарду никогда не удается выйти из трудного положения без ее помощи. Медленно приблизившись к дочери, она отрывисто произнесла:
— Ты хочешь, чтобы Сандерса посадили в тюрьму? — увидев, что Тори вздрогнула и покачала головой, она продолжила:
— Если ты откажешь Рису Дэвису, то инспекторы выявят растрату денег — не только наших денег, но и сотен других людей, Виктория.
И объявят о розыске твоего брата.
У нее прервалось дыхание.
Тори рухнула на диван, словно марионетка, у которой вдруг порвали ниточки. — Разве вы оставляете мне выбор? Ладно, передайте мистер Дэвису, что я почту за честь стать его женой, — произнесла она деревянным голосом.
Тори в сотый раз рассматривала себя в зеркало. Лицо бледное, вокруг глаз темные кольца от бессонных ночей… Но тупое, мрачное отчаяние, которое вымотало и обессилело ее, уступило теперь место другим эмоциям — горечи, ощущению того, что тебя предали, и, особенно, чувству острого гнева.
Дэвис манипулировал ею, Чарльз бросил ее в беде, брат предал, а родители продали. Никогда еще она не чувствовала себя такой покинутой и одинокой. Ей придется столкнуться с презрением общества, позором, нуждой и сознанием невыносимой вины: ведь из-за нее Сандерса посадят в тюрьму.