Папа привлекает мое внимание.
— Привет, сынок!
— Это твои родители? — спрашивает Да’Ника себе под нос, опустив руку, вместо того чтобы потянуться к ручке двери. — Или… эльфы-помощники?
— Мои. Родители, — неохотно отвечаю я, прежде чем поприветствовать их. — Привет!
Они наконец подходят ко мне, и я сразу же заключаю их в теплые объятия. После этого отстраняюсь и быстро спрашиваю:
— Что вы тут делаете? Вы же знаете, что теперь холодный воздух вреден для вас.
Им нужен более теплый климат из-за того, что они стали старше и у них возникли проблемы с дыханием. Вот почему они покинули все, что когда-либо знали и любили здесь, и переехали на юг, где теперь греются под солнцем и являются ярыми членами клуба садоводов.
— Мы знаем, знаем, — вздыхает мама, любовно махнув рукой в мою сторону, — но раз уж ни один из вас, мальчиков, не смог приехать навестить нас, то мы подумали, черт возьми, почему бы нам просто не пожаловать к вам.
— Из-за папиных легких, твоих коленей и того факта, что никто из вас не должен тащиться по снегу.
Папа закатывает глаза в ответ.
— Мы никогда не позволим такой мелочи, как снег, помешать нам увидеть обоих наших мальчиков.
— Кроме того, мы решили, что это действительно тяжелое Рождество для твоего брата, но особенное для тебя, поэтому не могли это пропустить! — Мама говорит быстрее, чем я успеваю ее остановить. — Итак, это она? Твоя невеста? Она будущая миссис Веллингтон?
Да’Ника склоняет голову в замешательстве.
— Будущая миссис Кто?
— Ага, — быстро киваю я, повторяя слова так, будто это чистая правда, а не продолжение сказанной мной лжи. — Невеста. Она. — Я неопределенно показываю головой в сторону подруги. — Будущая… миссис… Обручальное. Кольцо. Эм… — Я пытаюсь избавиться от того, что не могу связно составить предложение. — Это Да’Ника. Да’Ника, это Агата и Уолтер, мои родители.
Несмотря на ее замешательство, она хрипит:
— Здравствуйте?
— Привет! Привет! Привет! — Мама поет и обхватывает руками талию Да’Ники. — Так приятно, наконец, познакомиться с тобой!
Да’Ника стреляет в меня взглядом, в котором читается близость моей скорой смерти, и я быстро отдираю маму от нее, к которой та словно приклеилась.
— Мама, папа, — начинаю я, — думаю, вы пришли вместе со Спарроу и Ореном, которые, вероятно, сейчас как на иголках и ждут, пока вы присоединитесь к ним у одной из стоек с печеньем, так почему бы вам не вернуться к ним, а потом мы все вместе наверстаем упущенное.
Как только мама оказывается рядом с отцом, дуясь, я выдавливаю широкую ухмылку.
— Договорились?
— Хорошо.
Ее большие голубые глаза, которые мы со Спарроу унаследовали, вперились в мою подругу.
— Хотела сказать тебе, что ты симпатичнее, чем я думала.
— Ой, — сладко воркует Да’Ника в ответ. — Спасибо.
Она радостно кивает, хлопает меня по груди и проталкивается мимо нас к дверям, через которые мы должны вместе выйти.
Как только мы снова остаемся в пустом коридоре одни, я ворчу:
— Я не знаю, как, черт возьми, оценить ее последние слова. — Наши глаза встречаются. — Моя мама только что сказала, что у меня ужасный вкус на цыпочек?
— Она права.
— Нет.
— У тебя определено плохой вкус.
— Я…
— Была Морин, девушка-лесоруб, чье имя определенно единственное, что есть в ней от женщины. Помнишь маленькую бородку, которой она гордилась?
На моем лице появляется небольшая гримаса.
— Также была Тоня, водитель грузовика с монобровью и зарослями из восьмидесятых, с которой ты переспал в туалете той закусочной, находящейся прямо на окраине города.
Я сжал губы вместе.
— И не забудь Син, ту девчонку, с которой ты познакомился в интернете, и к которой ехал на встречу больше часа в город, где она живет, только затем, чтобы узнать, что она использовала фото двойника своей сестры Кристины Апплгейт, чтобы заманить тебя туда, и действительно выглядела как кудрявая, волосатая лесбиянка из «Работающих мам» с неудачно сделанной грудью.
Ага, это было до того, как я, блядь, отказался от попытки «вырваться из своей скорлупы».
И смирился с тем, что у меня никогда не будет того, что и у родителей.
Что было у Спарроу.
Работа станет моей женой, а записи хоккейных матчей — любовницей.
— Теперь мы можем перемотать эти ошибки и вернуться к маленькому моменту крошки Тима? (прим.пер. Персонаж крошки Тима встречается в произведении Чарльза Диккенса «Рождественская песнь» и играет большую роль в перемене поведения главного героя произведения) Я имею в виду… Мне просто нужно знать, у тебя инсульт, вызванный нафталиновым париком или у меня? Потому что, кажется, ты только что сказал родителям, что мы обручены.
— Ага.
— Но… мы не обручены.
— Разве мы не можем притвориться?
Выражение недоумения обратно возвращается на ее лицо.
— Слушай… я… был не в настроении выслушивать очередные ворчания о том, что снова один в Рождество, или о том, что у детей Милли есть дети, и они не могут дождаться, когда я подарю им внуков. Мне просто хотелось хотя бы один год, вместо того чтобы слушать речи «когда ты, наконец, остепенишься», съесть свою рождественскую ветчину в спокойствии… или смотря фильм «Кошмар перед Рождеством». Никто никогда не будет слишком старым для этого.
— Верно.
— Я сказал им, что не смогу приехать на Рождество, потому что планирую сделать предложение своей девушке за несколько дней до торжества и хотел провести наше первое Рождество вдвоем здесь, в месте, где все ему посвящено. И поклялся, что уберу их со своего пути, а не заставлю их сесть на первый же рейс сюда, чтобы остаться в моем доме, потому что они всегда там останавливаются, когда бывают в городе.
Да’Ника медленно качает головой, помпон на ее шапке болтается из стороны в сторону.
— Итак… ты соврал.
— Что-то вроде маленькой безобидной лжи.
Она тут же качает головой, возражая.
— Хорошая ложь, у которой большой, красный нос Рудольфа (прим.пер. Рудольф — молодой северный олень, которого отличает от его сородичей красный светящийся нос. Это служит причиной насмешек со стороны других оленей, которые не разрешают Рудольфу присоединяться к их играм.)
— Ты же знаешь, что за это дерьмо, в чулке увидишь уголь вместо подарка. (прим.пер. Согласно рождественской традиции те дети, которые вели себя плохо, вместо подарка получают уголь)