...Машина миновала город по объездной автостраде и повернула на отлично асфальтированную дорогу к бывшим обкомовским дачам, где располагалось домовладение отставного руководителя областного ФСБ Ильи Владимировича Муромцева. Дорогу окружал ухоженный сосновый бор, где даже свежевыкрашенные урны встречались местами.
Евдокия зябко, нервно повела плечами:
- Красиво тут... Сосны, вид на реку... Местная Рублевка, да?
- Пожалуй, - кивнул Николай Васильевич и, съехав на обочину, остановил машину. Выключил двигатель и, положа правую руку на спинку кресла, повернулся к Евдокии всем корпусом. - Ты как?
Дуся облизала губы, сглотнула и пискляво наврала:
- В порядке.
- Вижу, в каком ты порядке, - буркнул отставной шпион.
Наверное, в каких-то специальных подготовительных центрах девушек шпионок учат составлять невозмутимые мины из идущих вразброд, подрагивающих губ и щек, из ерзающих бровей и пылающих ушей. Наверное, эти девушки умеют не сверкать очами, как испуганные кошки из кустов. Умеют подавлять тремор пальцев. Правильно модулировать голос, а не пищать, словно придавленные мышата.
Но Дусю этому не обучали, Землероева пять лет училась дебет с кредитом сводить. И посему сейчас одновременно напоминала и несчастную кошку, и пугливого мыша: сама себя поймала и закрутила в нервный узел.
- Коньячку налить? - спросил Дусю памятливый «нареченный» Николай Васильевич.
В дороге, плавая по вольным просторам памяти, Евдокия рассказала «жениху», как любила в детстве представляться перед родственниками. Как вставала на табурет перед накрытым для родственников столом и запоем декламировала о Снегурочке и елочке, сером волке и трусливом зайке сереньком. Как позже впечатляла маму поэмами из школьного курса и выслушивала похвалы от лучшей подруги Синицыной. (Мама и Синицына находили Дусю чрезвычайно талантливой особой.) И если б не одна проблема - пресловутый страх толпы и сцены, - на том же сошлись бы и экзаменаторы из театрального института.
Но - не сложилось. Дома Дуся могла вообразить себя хоть Джульеттой, хоть Ромео в шляпе, попадая в класс или на шумный детский утренник - столбенела. Мямлила. Потными пальчиками подол мусолила. Талант так и остался б втуне, не пойди Евдокия Землероева в сыщицы, не выпей однажды коньячку «на деле».
Глоток коньяка сотворил с непьющей Дусей форменный переворот! Куда-то делись стеснительность и зажатость, куда-то запропал испуг показаться глупой и неуместной. Приняв на грудь грамм тридцать, Евдокия выступила на все сто пятьдесят и даже подралась!
О чем и рассказала памятливому «жениху».
Николай Васильевич, пробормотав «в Греции все есть», достал из бардачка плоскую фляжку. Открутил от нее вместительную крышечку, набулькал туда с горкой:
- Выпей, Дусенька. Оформись. И туфельки свои на каблучках надень.
Дуся выпила, зажмурилась. Некоторое время прислушивалась к ощущениям - на пустой желудок забирало быстро. И в результате, томно поведя очами, проворковала:
- Николай Васильевич, а если я тебя «папочкой» называть буду, это как - не перебор?
Васильевич пригляделся к пьяненькой помощнице, понял, что Евдокия подбирает правильную ноту для начала выступления, кивнул:
- Уви, мон шер. Называй как хочешь. Хоть «папулей», хоть «драгоценным козликом»...
Минут через десять гламурная композиция из подвыпившей Дуси, бантов и каблуков произвела фурор. Верная себе отличница Землероева выступала на пять с плюсом.
Николай Васильевич привез Евдокию в гости к воспитанным людям. На лицах Максима Ильича и его младшего таможенного брата, вышедших встречать Шаповалова к воротам, не дрогнул ни единый мускул, когда из «Нивы» выбралась неимоверная девица с блестящей киской на майчонке. Евдокия тряхнула головой - в ушах подпрыгнули сережки в виде крошечных котят, и церемонно пискнула:
- Инесса.
И протянула мужикам наманикюренную лапку.
Лапку ей пожали вяленько, по очереди. Мускулы и тут не дрогнули, но глаза сверкали все же пораженно. Общее впечатление от Дуси в кошечках и бантах чуть позже выразила дочь Евгения Ильича - Милена. По правде сказать, и это мнение Евдокия считала по артикуляции губ воспитанной девушки. Милена стояла вдалеке, на дорожке, ведущей к двухэтажному каменному дому, слегка покачивая головой и округляя синие глаза, девчонка четко прошевелила пухлыми губами: «Оф-ф-фигеть!..»
Евдокия мысленно с ней согласилась и посчитала парад принятым. Оглянулась к «Ниве», где два Ильича сердечно тискали в объятиях друга покойного отца, и капризно прогнусавила:
- Ну, папочка... А чемодан?
Николай Васильевич молодцеватым рывком выдрал из багажника огромное розовое чудовище на колесиках. Младший Ильич перехватил багаж у дяденьки-пенсионера и, старательно не глядя на застывшую в эксклюзивной московской позе Землероеву, поволок чудовище к апартаментам.
Дуся убила комара на голой коленке, одернула короткую, почти прозрачную цветастую юбку и зацокала каблуками по плиточной дорожке. Из умных книжек и небольшого, но славного сыщицкого опыта Евдокия знала: первое впечатление - неубиваемо, незабываемо. Его не вытравить ни оговорками, ни ляпами, Дуся выверенно и целенаправленно создавала реноме реально чокнутой девицы с комплексом Электры в полный рост. В чемодане хранились два комплекта одежды достойных похоронных расцветок, но ради первого убийственного впечатления «невеста» разоделась в разноцветные шелка и банты.
Евгений Ильич дотащил поклажу до комнаты на втором этаже, внес чемодан в просторную светлую спальню и, поглядев на мрачного Васильевича, произнес:
- Располагайся, дядя Мухобой. Мы ждем внизу. Помянем папу.
Николай Васильевич закрыл за Евгением дверь, прошелся по комнате до огромного квадратного окна... И замер. Надолго.
Евдокия смотрела в спину задумавшегося Шаповалова. Переминалась с ноги на ногу и не знала, как себя вести. Она здесь представлялась и работала, а для Васильевича здесь каждая сосна, любовно высаженный кустик, ступеньки на крыльце - воспоминания о друге.
На той скамейке, что видно из окна, они сидели. По этим дорожкам они гуляли. Выпивали на веранде. Шашлычки зажаривали на мангале. Траву под соснами косили...
Тоска лежала на понурых плечах ветерана. У Евдокии сердце защемило.
- Николай Васильевич... - тихонько позвала сыщица. - Мне чемодан разбирать, переодеваться?
- Сбиваешься, Дусенция, - неожиданно и хрипло отозвался Шаповалов. - Я папочка, а не Николай Васильевич.
- Простите... Прости.
- Вот это правильно, - сказал Васильевич и развернулся. Лицо матерого разведчика отражало такую мрачную решимость, что Дуся мысленно пожелала убийце его друга сдаться добровольно и обязательно властям. Евдокия уже знала, что у чужого жениха рука не дрогнет, нажимая на спусковой курок, теперь была уверена, что этот дяденька способен разорвать врага и голыми руками.
Лицо Шаповалова напугало Евдокию, и он это понял. Улыбнулся вымученно, потер подбородок пятерней.
- Как думаешь, мон шер, мне побриться?
- И так нормально. Не на празднике.
Евдокия старательно обходилась без обращения. (Коньячные пары помаленьку выходили.) Пугливо поглядывала на двуспальную кровать.
- Не переживай, приставать не буду, - нашел в себе силы для шутки понятливый шпион. - Но спать придется вместе, Дуська. Мы как-никак жених с невестой и люди современные. - Дуся молча кивнула, потянулась к застежке чемодана. - Ты тут давай переодевайся, сполоснись с дороги, а я вниз пойду. Пока девчонки стол накрывают, потолкую с ребятами. Есть о чем.
Николай Васильевич двинулся к двери, Евдокия остановила его на пороге смущенным вопросом:
- Васильевич, а почему тебя здесь дядей Мухобоем величают?
Шаповалов задумчиво поджал губы, подумав, предложил:
- У меня будет повод на спортинг-полигон зайти. Возьму тебя с собой, там покажу, как получают такие прозвища.