И я с запозданием поняла, что Хелльстрём не водил нас по запутанным коридорам, когда уже минут через пять я вдыхала свежий зимний воздух полной грудью. Хватка господина де Граафа ничуть не ослабла, а как будто даже усилилась.
Я хотела уже попросить его немного сбавить темп, но все же решила, что в таком настроении, в каком пребывал сейчас Риккард де Грааф, это было не самой удачной идеей. Да и оно даже к лучшему, что он так стремился покинуть тюрьму, потому что я тоже не горела желанием задерживаться здесь.
Что ж, чуйка меня не подвела — с тером Алдериком я таки снова встретилась, да еще там, куда совсем не хотела возвращаться. А все потому, что дура. Просто полный и беспросветный идиотизм. И что, черт возьми, тер Алдерик подразумевал под «неподобающей для юной девушки дрянью»? Выходило, что Анне де Вир была завсегдатаем Хелльстрёма? Нет, ну в самом деле, чем дальше, тем хуже. И до каких же пор будут продолжаться мои тридцать три несчастья?.. Мне и одного вполне хватало по самое не могу. Но чем дальше, тем меньше было у меня уверенности, что я не двинусь рассудком из-за творящегося бедлама.
За стенами тюрьмы нас ждала карета, на дверцах которой было изображено то же плодовое дерево с грифоном на верхушке кроны, что и на главных воротах замка. Все-таки не выпендреж, как мне показалось в самом начале, а просто фамильный герб.
И только в карете Риккард де Грааф, откинувшись на спинку сидения, вдруг резко переменил свое поведение. Устало потер переносицу и, виновато глядя на меня, тихо произнес:
— Прошу прощения за этот небольшой спектакль, госпожа.
А я так и села, открыв рот, как идиотка. И не знала, что сказать на его внезапное заявление. Спектакль? Но на кой черт это ему нужно было? Наверное, мои мысли были написаны у меня на лице, потому что Риккард де Грааф не промедлил с пояснениями. И мало-помалу смысл того, в какую, не постесняюсь даже этого выражения, глубокую задницу я попала, начал доходить до меня. В голове образовалась каша. Нет, даже не каша, а самый настоящий винегрет. А мозг отчаянно искал безопасные пути отступления. Но я постаралась рассортировать все по полочкам.
Во-первых, Риккард де Грааф не имел ни малейшего понятия о том, что на самом деле представляла собой Анне де Вир. Потому что господин Раттан, ее опекун, очень неплохо постарался, чтобы скрыть несносный характер Анне. Я с трудом представляла, сколько бедному старику пришлось задействовать связей, денег и вообще усилий, чтобы добиться подобного. Но я понимала его желание избавиться от такой обузы, даже если для этого пришлось бы многим пожертвовать. А еще несчастный старик наивно надеялся, что помолвка, а впоследствии и замужество, благотворно повлияют на Анне. Только вот помолвка ни капли не изменила девушку. Стало только хуже.
Сам же Риккард де Грааф признался в том, что был слепым идиотом. Ведь в его руки — точнее, в руки его сыну, но это не суть важно, факт то, что этими землями бы владели Граафы, — тогда привалили бы плодородные земли, на которые он уже давно положил глаз. Да и родословная госпожи де Вир была очень хорошей, что с трудом верилось, что сама Анне может оказаться белой вороной с крайне дурным характером в этой самой родословной.
Его я тоже понимала: красивая, умная на первый взгляд, с отличным приданым и идеальной родословной девушка. Что еще нужно для счастья? Но все же я осуждала его за такую неосмотрительность, потому что жадность еще никогда ни к чему хорошему не приводила. За примером далеко даже не нужно было ходить — именно из-за слепой жадности теперь все были в глубокой заднице. А кое-кто был даже глубже, чем все остальные. И сейчас я имела в виду вовсе не себя, а Винтера Граафа, сына Риккарда. Но о нем чуть позже.
Несносный характер Анне не сразу проявила. Это опекун так хорошо настучал ей по голове, и даже прибег к каким-то магическим зельям, которые подавляли буйно помешанную девицу. Но лишь на время. Сначала зелья стали давать не такой хороший эффект, а потом и вовсе перестали действовать. И Анне, поняв, во что вляпалась, просто перестала соглашаться что-либо принимать. К сожалению, в этом мире не было такой возможности подсыпать что-то в еду, как, например, отчаявшиеся родители размалывали таблетки и подсыпали своим вредным чадам в тот же чай в моем мире. Здесь в лучшем случае зелье просто теряло свои свойства. В худшем — могло дать не очень приятные, или даже очень неприятные — это как повезет, — побочные эффекты.