Состояние у белокурой было скверное, можно было с лёгкостью сделать вывод, кто из настоятельниц резвее пил, хоть и конкуренток особо не много. Именинница Фреки не жаловала медовуху, пила лишь чтобы не обидеть собравшихся, госпоже Пин перевалило за шестой десяток и подобные празднества уже не для неё. Нин Гуан потёрла красные глаза, опёрлась бедром об стену и строго взглянула на монахинь; неважно, кто бы перед ней стоял, любой обречён попасть под влияния глаз цвета горного камня, кор ляписа. Эта деталь придавала монахине лёгкую аристократичность, делая её привлекательной, манящей и недосягаемой.
— Почему вас двое, если дежурная должна быть одна? — Ху Тао вздрогнула от вопроса, не зная, как оправдать присутствие Янь Фэй. Икры вспомнили боль от ударов линейкой, и девушка неосознанно шагнула назад, надеясь побегом спастись от наказания. — Вам должно быть стыдно перед Властелином за своё безделье.
Монахини сложили руки в молитве и зашептали: «Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради меня от безделья, защити меня от грехов, прости за праздность и полюби за него». Нин Гуан одобрительно кивнула.
— Сестра Ху Тао, налей мне из кувшина воды, — настоятельница протянула руку, ожидая, что в неё смиренно положат деревянную чашу. — Сегодня ты принесла её мало, если бы не твоя слабость, другой твоей сестре не пришлось бы идти в ночь.
— Я знаю, моя вина, — девушка с трудом удержала массивный кувшин, обхватила аккуратно чашку и протянула белокурой.
Та обвела руки труженицы презренным взглядом, демонстративно приняла чашу с живительной жидкостью и едко отчеканила:
— Сделай что-то со своими руками. Смотреть противно.
Ху Тао проглотила это замечание и на прощание поклонилась. Девушка знала, что уродина, и ежедневные напоминания больше не ранили, лишь заставляли убедиться в этой истине. Но разве нужно монахине, давшей обет целомудрия и послушания, быть красивой? Сестра подняла лицо, улыбающееся пустоте, и ответила сама: «Мне не нужно быть привлекательной. С какой бы внешностью я не была, я навечно останусь невестой Властелина. Этого мне достаточно.»
Янь Фэй мягко развернула подругу к себе, провела ладонями по красной коже и удивлённо ахнула, как можно было так запустить гниющие раны. Фиалка пообещала закончить работу поскорее и помочь Ху Тао обработать шрамы, чтобы они в последствие не превратились в рубцы, однако шатенка вежливо отнекивалась, пока от неловкости не повысила голос. Понимая, что своими препирательствами могла разбудить весь дом, монахиня согласилась. Недавно состоявшиеся подруги тихо поднялись наверх и наконец оказались там, где могли снять клобук, подрясник и облачиться в простую льняную ночнушку.
Ху Тао ума не могла приложить, откуда у Янь Фэй нашлась заживляющая мазь, да спросить постеснялась, краснея от того, с какой заботой подруга обрабатывала её ладони, пока они обе сидели на жёсткой кровати с тонким одеялом, под которым приходилось в особо холодные ночи укутываться с головой. На столе тлела свеча, оставляя после себя лёгкий прелый запах, тени на стенах танцевали под причудливую мелодию позднего вечера, пока в стенах монастыря засыпали десятки девушек разного положения в церковной иерархии. Объединяла их общность быта, их религия и больше ничего. Абсолютно чужие люди вдруг стали считать друг друга семьёй. Не в этом ли способность Властелина, которому они поклонялись?
— У тебя красивые волосы, — тихо произнесла Янь Фэй, проводя гребешком по волнистым каштановым прядкам. Даже в темноте стало заметно, как сестра покраснела от этих слов. — Они очень мягкие и послушные. Воздушные и длинные. Если бы кто-то из юношей с деревни увидел, ох… — фиалка постеснялась закончить, смутив обеих своими откровенными разговорами. — Они у тебя от мамы?
— Да, — произнесла девушка спокойно. — Моя мама была красивой женщиной, именно поэтому отец так долго её добивался. Папа не был красавцем, у него было много шрамов на лице. Телом здоров, но лицом не вышел, как мне рассказывали.
— От чего же шрамы?
— Мне не рассказывали. Но мама мне постоянно говорила, что я пошла в отца. И, вспоминая сквозь туман его неровное лицо, мне смешно…
В отражении зеркала Янь Фэй увидела, как взгляд девушки неожиданно потух и оставил в себе лишь тусклый огонёк от прозорливого пламени. Монахиня опустила пальцы на тревожные плечи, чувствуя жар женского тела через льняную ночнушку. Фиалка наклонилась к щеке соседки и прижалась своей, греясь лучше, чем об какой-либо камин. Янь Фэй скользнула пальцами по влажным красным следам, мысленно ужаснулась будущим шрамам на ладонях монахини и не смогла сдержать грустный прерывистый вздох. Превозмогая лёгкую неприязнь, она коснулась болезненных волдырей, но так нежно, что Ху Тао даже не пискнула, но позволила себе устало опереться головой об женскую грудь.
— Ты очень красива, вишенка, — Янь Фэй хихикнула самолично придуманному прозвищу. — Очень уж мне нравятся твои глаза, они такие… Сладкие, иногда переливаются золотом, как королевский фрукт.
— Что такое красота для монахини? Ничего, — сказала Ху Тао с теплотой и взглянула в зеркало: волнистые волосы обрамили худое лицо с яркими пухлыми губами, отражение свечки дёргалось в кровавой радужке, напоминающей бархат в этой уютной полутьме. — Мне достаточно знать, что я невеста Властелина, чтобы быть счастливой и улыбаться своему отражению.
— Тогда… Делай это почаще, — Янь Фэй горячо чмокнула подругу в щёку, оставив розовый след от мягких губ, и приблизилась к открытому окну. Вот-вот часы должны были пробить десять часов, а сна у монахини ни в одном глазу; она влюблённо смотрела на сияющую деревушку недалеко от монастыря, воображая, как люди ложатся спать в своих уютных постелях, в ожидании нового дня. — Рано или поздно осень закончится и наступят холода. Сможем ли мы пережить эти морозы?
— Властелин обязательно поможет, если будем молиться об этом, — Ху Тао наконец поднялась со стула, отнесла свечку к прикроватной тумбе, и танцующие тени поменялись своими парами. — Давай перед сном попросим его.
— Хорошо, — Янь Фэй прикрыла окно, в комнате наконец исчез щекочущий сквозняк, и девушка села на колени рядом с подругой, сложив руки в молитве. — Только я о другом попрошу.
— Хорошо. Тогда про себя? — монахини кивнули друг дружке и прижали губы к белеющим костяшках.
В мыслях Ху Тао зазвучал собственный голос, объятый эхом: «Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради меня от несчастья, защити меня от отчаяния, прости за слабость и полюби за неё». Монахиня разомкнула глаза, посмотрела украдкой на улыбающуюся соседку. Шатенке было интересно, о чём же она с таким удовольствием молилась, но звон колокола вышиб из головы мимолётные мысли, и девушки улеглись по разным кроватям спать. В полутьме Ху Тао ещё долго наблюдала, как счастье не исчезает с лица Янь Фэй, и не могла никак понять, что же так обрадовало её. В конце концов шатенка тоже позволила себе улыбнуться и заснуть в приподнятом настроении; фиалка радовала так же, как цветы в саду, расцветшие благодаря умелым рукам. Настоящее чудо.
С утра Ху Тао показалось, что колокол разбудил их раньше обычного, но озвучивать свои опасения не стала, одеваясь так быстро, как позволяло собственное не выспавшееся тело. Янь Фэй выглядела окрылённой и даже была в состоянии помочь подруге собраться, так они оказались одними из самых первых, спустившихся в молитвенный зал, где их встречали настоятельницами. Монахини поклонились их строгим лицам и встали в шеренгу, дожидаясь, пока остальные спустятся и раскроют заспанные глаза от неожиданного осуждения старших. Ху Тао не могла не бросать взгляды на Нин Гуан, вставшую впереди даже самой взрослой и мудрой настоятельницы, госпожи Пин. Она сохраняла непоколебимость и в её глазах понять причину неожиданного сбора осталось невозможным — поэтому шатенка опустила голову, выжидая дальнейших событий.