Вид бедолаги был лучше условий, в которых она оказалась, если синяки, обрезанные волосы, порезы на ногах и руках можно было назвать неплохой картиной. Монахиня не умирала от голода, но была одержима желанием что-нибудь съесть, её морили голодом, а корку хлеба она экономила до завтрашнего утра, понимая, что не получит еды, пока кое-кто сверху не захочет этого. Ху Тао ощутила приступ тошноты, но он встал в горле, задержался там, пока пленница доверчиво протягивала тонкую руку.
Когда-то монахиня считала свои рубцы на ладонях отвратительными, теперь же ей казалось, что они выглядели невинно по сравнению с жуткими шрамами на женской румяной коже.
— Эти глаза, я знаю их, я знаю их хозяйку, подойди сюда, на свет, прошу тебя… — голос Янь Фэй был столь слаб, но стены смогли донести до ушей Ху Тао жалостный шёпот.
Не в силах что-либо сказать, молодая госпожа села напротив пленницы и позволила взять своё лицо в её руки. Монахиня крутила его, не отрываясь от бегающих слезливых глаз, которые кричали о желании поскорее обнять давнюю подругу.
— Я была уверена, что это ты, Ху Тао. Глаза обманули меня, как смешно же тебе сейчас наблюдать за мной, жалкой монахиней, цепляющейся за такую же жалкую жизнь.
— Я тебя освобожу, погоди, — русоволосая на дрожащих коленях продвинулась к замку и попыталась снять его. — Погоди ещё чуть-чуть, я сейчас! — всё тщетно, усилий Ху Тао было недостаточно, а ключ, наверняка, находился у пленителя. — Нет, нет.
— Прелестная незнакомка, уходи отсюда, тут прохладно и сыро, ты можешь легко заболеть…
— Мне не моё здоровье важно, а твоё! — выпалила Ху Тао, прервав сиплый голос Янь Фэй. Она была так удивлена, а её подруга, ох, как же она злилась и плакала от собственной слабости. — Погоди, я скоро.
Русоволосая скрылась за поворотом, но скоро появилась около темницы с одеялами в руках и рядом с ещё одной неизвестной красивой женщиной. Она встала в стороне, не издавая ни звука, пока Ху Тао протискивала тёплое бельё сквозь решётки, делилась едой, питьём и одеждой. Янь Фэй не понимала, почему путешественница так добра к ней, так плачет и пытается спасти, не зная о том, какой грешнице помогает. Монахиня грустно шмыгнула, приняв все подарки, потом перехватила чужую мягкую руку своей шершавой, жёсткой и приложила к своему животу, слегка выпирающему через ночнушку. Ху Тао почувствовала, как кровь растеклась в её рту, и этот противный привкус вновь спровоцировал рвотный рефлекс, остановленный заботливым голосом Янь Фэй.
— Они не выпустят меня, покуда ребёнок будет во мне. Честно, я уже не знаю, жив ли он там, — от отчаяния девушка не могла проглотить варёную картошку, которой накормили путниц, чтобы те согрелись.
— Как давно ты беременна? — Ху Тао подтолкнула монахиню через решётку, и та наконец смогла проглотить еду.
— Я точно не знаю. Чуть больше двух месяцев.
Русоволосая охнула; она боялась этого ответа и, как только получила его, следом начала бояться надвигающихся последствий её бездействия. Ху Тао отдалилась от подруги в такой важный для неё момент, девушке было страшно осознавать, что, когда она стала аббатисой, Янь Фэй была уже в положении, должно быть, просто не задумывалась об этом! Властелин не всегда даровал детей, и розоволицая думала, что после первой связи ничего не получится, хоть и придала «обряду,» открывающему дверь во взрослую жизнь, огромное значение. Ху Тао вспомнила слёзы подруги за столом, когда Синь Янь старательно успокаивала монахиню. Неужели именно тогда Янь Фэй, спустя чуть больше месяца, и узнала о беременности? Страшное время тогда было, а каким же жутким оно стало после смерти Ху Тао, девушка и представить не могла…
Пока она осваивалась в обители, люди здесь страдали, в особенности — самая солнечная девушка в этих краях, самая лучшая подруга настоятельницы и самая заклятая соперница Нин Гуан. Лишь вопрос времени был в том, чтобы она узнала о положении монахини. Ху Тао почти собрала в голове пазл, но никак не могла понять одного: «А где же был Син Цю?» Он так благородно защитил свою женщину, чтобы потом, узнав о беременности, бросить? Или он не знал? Гань Юй видела, как внутренние метания молодой госпожи начинают превращаться в жуткие подёргивания, и дворянка села рядом, приобняв её за плечи. Янь Фэй не знала, кто перед ней, почему они так беспокоятся о грешнице, и почему так притягивают красные глаза незнакомки, но точно знала — им можно доверять, они не обманут.
— Скажите, вы видели Кэ Цин? Она в порядке?
— Ты говоришь о беглянке? Метель скрыла её, не переживай, она сейчас в относительной безопасности, — поспешила успокоить Гань Юй. — Она давно планировала побег? Почему же так неожиданно, без вещей и без особой одежды?
— Отсюда могла сбежать лишь одна. Нин Гуан держала нас здесь после того, как отпевания сестры закончилось, — Янь Фэй говорила о смерти подруги со скорбью, но держала слёзы весьма стойко. — Она делала с нами ужасные вещи, о, Властелин, я даже не могу произнести это вслух, меня берёт дрожь… — девушка схватилась за волосы, ощущая, какими некрасивыми они стали, уродливыми, какая она сама — уродина. — Син Цю разлюбит меня, бросит, он… Он возненавидит меня!
— Дитя, тише, — Гань Юй взяла девушку за руку, от дворянки ощущалась странная сила, которая успокаивала и вынуждала подумать, что всё в этом мире возможно исправить, даже уродство монахини. — Если он действительно тебя любит, то на всё пойдёт, чтобы спасти тебя и ваше чадо. Он не знает о твоём положении, так?
— Я не знаю… Нин Гуан мне говорила, что он приезжал повидаться, но она прогоняла его. Специально мучает меня, специально заставляет страдать!
— Мы спасём тебя и оповестим Син Цю. Он ведь сын рыцаря, а ты — его будущая невеста, тебя в обиду больше не дадут, — отрезала Ху Тао и, передав подруге последние вещи и еду, что у неё были, поднялась с колен, боясь отдалиться от девушки хотя бы на метр. Она могла испариться, погибнуть ужаснейшей смертью, но молодая госпожа пообещала, что не допустит такого.
— Откуда ты знаешь об этом? — Янь Фэй чувствовала, что готова вот-вот потерять сознание от голода, поэтому медленно жевала, пила из кувшина чистую воду (она по ней очень соскучилась), и заставляла себя смотреть вслед двум силуэтам.
Ху Тао не ответила на последний вопрос, оставив Янь Фэй одну в темнице с собственными мыслями. Как только дверь закрылась, русоволосую одолели слёзы: она прижалась к Гань Юй, которая принялась утешать бедняжку, не имея на то нужных и правильных слов. Плохое самочувствие Ху Тао стало поводом для того, чтобы подняться наверх, пройти через пустые тихие коридоры к залу трапезы. Его неизменность принесла монахине новую порцию дрожи и слёз, она прекрасно помнила, как умерла здесь, как в ту роковую ночь покинула родной дом, держась за руку с лесным духом. Осторожно переступая скрипучие половицы (она помнила расположение каждой), Ху Тао заняла стол, на котором всегда ела, пока не стала настоятельницей. На нём остались знакомые царапины от ножа, следы припекшейся и застывшей пищи — это вызвало искреннюю полуулыбку.
— Метель не успокаивается, — пробубнила девушка, укутавшись в ткань своего сырого плаща.
Монахиня была рада вновь ощущать холод, голод, боль и другие чувства, притупившиеся за недели пребывания в обители полоза, она стойко переносила все невзгоды, не представляя, когда ещё выдастся возможность выйти в мир, увидеть свою семью и поговорить с ними о любых важных и неважных вещах.
— К сожалению, это продлится до утра: радиус действия мал, поэтому время значительно увеличилось, нежели бы мы охватили всю деревню.
— Вы говорили, что умеете только шить, откуда же такое могущество? — в голосе послышался упрёк.