Казалось, что она всё понимала: слышала слова, крутилась, ища глазами того, кто с ней говорил. Ху Тао поднялась с земли и, не успела она отряхнуться, как Гань Юй настигла её, взяла за руку, скрестила пальцы нетерпеливо и прижалась головой к ткани клобука. Монахиня ахнула, замерла, наблюдая за бегающими узкими зрачками дворянки. От неё пахло специями. Корицей. Ху Тао знала, что корица — аромат королей и невольно вдохнула глубже, пытаясь запомнить этот запах. Он опьянил сестру, монахиня слегка пошатнулась от неизвестного дурмана, но вовремя осеклась, твёрдо встала на ноги и взглянула в ту сторону, куда уставилась Гань Юй. Это был вход в лес. Тропинку заслоняли кустарники и всё, что могли увидеть девушки — как дорога исчезает в тёмном густом тумане, осевшем у корней деревьев. Ху Тао чувствовала недоброе предостережение: не стоило им идти в лес, их кто-то ждал, кровожадный, мокрый от слюней и смердящий. На мгновение монахине показалось, что она почувствовала запах разлагающегося тела и прикрыла нос. Руки Гань Юй скатились с покатых плеч, напоследок коснулись прохладных пальцев, оставив после себя бегающие мурашки.
Неужели она хотела войти в этот лес? Ху Тао потянулась за дворянкой, дабы остановить, но ткань её юбки будто толкнул ветер, и девушка нетерпеливым шагом двинулась по сухой тропинке, оставляя еле заметные следы от обуви. Монахиня выпрямилась, страшась даже сделать шаг, скрестила пальцы в молитве и, не отрывая взгляда от недавней спутницы, попросила у Властелина защиты, чтобы любопытство и открытость Гань Юй к этому миру не стали для неё собственным врагом. Пушистые локоны девушки вздрогнули, завились будто ещё сильнее, и дворянка удивлённо обернулась: Ху Тао не пошла за ней, оставшись на границе человеческого мира и другого, неизведанного. Пурпурные глаза понимающе улыбнулись, а губы Гань Юй остались в том же положении, не выражая ничего. Так они и смотрели друг на друга, пока тучи не закрыли лучики обеденного солнца и, можно сказать, последние лучи этой осени.
— Весной в жизнь всегда приходит нечто важное. Я ведь не призналась тебе: я в этом месте не просто так. Меня ждёт в гости уважаемый господин, который ищет себе невесту. И летом у него состоится свадьба.
— Это… чудесно.
— Обещаю, что ты будешь на ней присутствовать, ведь ты мне очень приглянулась. Сестра, — Гань Юй пригладила непослушные пряди, прекрасно понимая, что ветер вновь распушит забавные кудряшки. И всё же дворянка хотела предстать перед долгим расставанием с Ху Тао в лучшем виде. Она и не догадывалась, что девушка впервые завидовала чужой красоте, и не могла отделаться от ощущения грусти, обиды за то, что монахиня не могла быть такой… Сказочной. — Боги оберегают тебя. Один Бог — особенно.
Ху Тао не успела моргнуть, как туман поглотил силуэт дворянки, оставившей на одежде монахини лёгким шлейфом королевских специй. С этим запахом улетучилась, и осень, и разноцветные листья, и тепло, и озорной ветерок; закончился сбор урожая и оставалось лишь распределить всё по погребам и чердакам. Однако где-то в глубине души сестре казалось, что они подготовились совсем не к тем испытаниям, что преподнесёт им жизнь. С чувством тревоги и любопытством к неизведанному, монахиня с коробом наперевес взобралась на склон и быстрым шагом спустилась к рынку, где её, наверняка, потеряли сёстры с полными руками покупок. В качестве извинений Ху Тао уверила, что донесёт вещи сама, на что Кэ Цин и Сян Лин с радостью погрузили всё в корзину на спине девушки, и быстрым шагом, боясь опоздать на обеденный колокол, ринулись по дороге к монастырю. Утомлённая прогулкой с госпожой, монахиня ощутила нарастающее бремя, иглы в ногах, мешающие перебирать ими усерднее. Абсолютно незнакомая жуткая боль сразила бок Ху Тао, она схватилась в испуге, что органы просто вывалятся из неё, но разыгравшееся воображение отошло на второй план, когда напарницы оторвались на десяток метров. Монахиня поднажала, что есть сил, сжала в кулаке всю волю и почти побежала, слыша, как за спиной, в коробе, подпрыгивают продукты и другие покупки.
Кэ Цин и Сян Лин удивлённо округлили глаза, заметив, с каким рвением их догоняет Ху Тао. Вторая, пухлощёкая, ухмыльнулась, помахала сестре рукой и побежала, задорно смеясь, дразня, чтобы её догнали. Не исчезла в любительнице вкусно поесть детская энергия, и она заразительно могла повлиять даже на самых строптивых и серьёзных монахинь их родного монастыря. Когда Ху Тао настигла Кэ Цин, то хлопнула по плечу, окатила счастливыми глазами и широкой улыбкой. Всё лицо у девушки блестело потом, однако она не прекратила бежать, умудрившись почти догнать Сян Лин на склоне. Кэ Цин усмехнулась про себя, вытащила замёрзшие руки из рукавов и неуклюже сорвалась с места, практически не зная, как правильно бежать. А нужно ли было ей знать об этом,
если можно было просто отдаться чувствам, разорвать потоки ветра, чтобы, в конце концов, задыхаясь от бега, оказаться на вершине опушки, где и стоял их монастырь.
Сян Лин, заливаясь смехом, упала в форме на мокрую траву, задёргала ногами, словно мотором, готовым (как только девушку поставят на ноги) снести всё на своём пути. Ху Тао понять не могла, откуда у неё столько сил, и откуда у Кэ Цин столько занудства. Даже после общего забега она не смогла не прокомментировать сумасбродство в поведении сестры Сян Лин, которая, между прочим, в этом месяце дала обет целомудрия и послушания. Закрадывался вопрос о том, что же именно нарушила монахиня, и на него, безусловно, не мог найтись однозначный ответ. Ху Тао понимала, что Кэ Цин мечтала в будущем стать настоятельницей, и, как считала обладательница добрых глаз цвета кислой, ранней вишни, у неё всё могло получиться. Ведь глаза у неё чистые, похожие на тёмные аметисты.
Они так быстро наполнились слезами. Жалкие всхлипы разрушали гнетущую тишину, раздражали и заставляли жмуриться практически белые брови, и это выражение лица лишь сильнее страшило провинившихся девушек. Сян Лин в любой момент была готова упасть на жёсткий пол, как только настоятельницы вновь на них гаркнут, а этого и следовало ожидать. На кухне образовалась целая толпа зевак, отвлекшаяся из-за невыносимого гнёта со стороны старших монахинь, и зрелище им предстало не из приятных: Нин Гуан и Фреки со всем презрением и яростью глядели на возвратившихся девушек, тяжело дышавших после бега на холм. Провинившиеся ещё не знали, какие «изумительные» воспитательные методы всплывали в голове белокурой, но внутри становилось страшно. От неизвестности.
Ху Тао было не по себе, до щекотки в районе диафрагмы. Кэ Цин, заливаясь слезами раньше времени, признала свою ошибку, а вот Сян Лин, судя по дрожащим губам, не готова была бороться, лишь желала, чтобы всё поскорее закончилось. Но наказание только начиналось.
— Какая… Неслыханная наглость… И это после всех уроков, которые мы проводили, — Ху Тао и Кэ Цин содрогнулись, вспомнив всё то, что произошло в кабинете настоятельницы; а ведь каждая помнила разные вещи. — Идиотки, пробки, не понимающие, в каком вы положении! — женщина скинула со стола всю кухонную утварь, грохот стоял такой звонкий, отчего в ушах ещё надолго остался этот, леденящий душу, звук металла, бьющийся об пол. — Грязные потаскухи!
Сян Лин была невинной девушкой, ревела и не понимала, за что её ругают, почему её тяжёлое дыхание после бега, счастье в глазах и опоздание к обеденному колоколу вдруг стало причиной клеймить столь мерзким прозвищем. Девушка утонула лицом в своих ладонях.
— Мужчины так прельщают вас, так тянут своими грязными лапами к себе?! Я не вижу другой причины вашего опоздания!
— Это всё Ху Тао!.. — громко выдохнула Кэ Цин, до боли впившись ногтями в собственную руку. — Из-за неё мы стояли на рынке долгое время и не могли пойти обратно… Она ушла куда-то.
— Настоятельница, я!..
— Молчать! — Нин Гуан схватила с полки дорогой гранёный кувшин, замахнулась, чтобы кинуть в девушку, но Фреки и ещё несколько послушниц с ужасом ринулись останавливать женщину, из-за этого рука её остановилась в воздухе, задрожала, и удар пришёлся об стол, где кувшин и разлетелся на крупные осколки. В кухне всё стихло, даже писклявый плач Сян Лин.