С этими словами она оставила Рафаэля, который застыл на месте, не умея справиться со своими чувствами.
Анни уже поднялась по лестнице и скрылась в своей комнате, когда Рафаэль очнулся от изумления.
Кожа у него зудела под мокрой одеждой, в животе творилось что-то ужасное, ведь он не привык пить в таких количествах, да и зала ходила ходуном перед его глазами. Тем не менее, больше всего ему досаждали не голова и не желудок, а его мужской орган, который приобрел крепость дуба и больно терся о грубую ткань бриджей.
Рафаэль отнес это на счет того невероятного, что Анни заявила ему после того, как толкнула его в фонтан. Она его хочет. Она прямо ему об этом сказала, не смущаясь и не отводя стыдливо взгляда.
Ох уж эти американки. Даже Джорджиана не была такой храброй, хотя тоже за словом в карман не лезла.
Не желая никого видеть, Рафаэль пошел кругом, выбирая боковые лесенки и коридоры, которые знал, как никто. Неделю назад он, устав мучиться, все же послал за какой-то женщиной, однако сейчас это было невозможно. Странным образом, хотя у него не было ни малейшего намерения жениться на малышке, он принадлежал Анни Треваррен, как когда-то принадлежал Джорджиане.
Проходя мимо комнаты Анни, которая была в стороне от его собственной (и ему поэтому пришлось сделать небольшой крюк), Рафаэль подумал было постучать, войти и согреть себя теплом, называемым Анни.
Его остановила гордость, да еще он боялся, что его вырвет в самый неподходящий момент.
В его собственных апартаментах полыхал огонь. Рафаэль снял с себя все мокрое и пару минут постоял голый, понемногу согреваясь. Желудок к этому времени немного успокоился, но все остальное…
Рафаэль чувствовал себя ужасно несчастным, потому что всеми силами желал Анни и в то же время боялся, что потом не сможет сам себе посмотреть в глаза.
Он вздохнул, задул лампы и улегся в постель. Глядя в потолок, он думал о Джорджиане, но, сколько ни старался, никак не мог вспомнить ее лицо. Обыкновенно, стоило ему только напрячь воображение, и Джорджиана появлялась перед ним словно живая, но сейчас она ускользала от него, и Рафаэль устыдился и испугался.
Наконец ему удалось вообразить милый облик жены, но удержать его надолго он не сумел.
И тотчас ему явилось лицо Анни.
На глазах Рафаэля вскипели слезы.
— Джорджиана, — прошептал он, стараясь вернуть ее обратно, умоляя ее не покидать его память, его сны, его сердце.
Но он уже знал, что просит о невозможном. Джорджиана ушла от него навсегда вместе с ребенком, которого она носила.
Благодаря Анни Треваррен, Рафаэль вновь вернулся к жизни, и теперь он уже не мог притворяться, что его жена ненадолго отлучилась в гости или за покупками, будь то в Лондон или в Париж.
Она больше не вернется.
В первый раз после смерти Джорджианы, когда весь бренди Европы не мог бы унять его тоску, Рафаэль от всей души заплакал по своей жене и по той части себя, которая с ней вместе обратилась в прах.
Так он еще не горевал и не знал, что способен на такое. Его страдание было жгучим и тяжелым. Оно накрыло его с головой, а потом приняло облик черного ангела, не покидавшего его всю ночь. Вновь и вновь он разбивал себе сердце, сотни раз опускался на самое дно отчаяния. Его душа была истерзана, и временами он думал, что разум больше не в силах терпеть такую боль. Но как бы то ни было, страдание очистило его. Он ощутил, что в него влились новые силы, и вспомнил, что в огне металл становится еще крепче.
Утро он встретил другим человеком, и, когда злые драконы подняли головы, он быстро сокрушил их. Весь израненный, он не щадил себя в борьбе, поэтому сумел победить.
Если говорить проще, Рафаэль вытащил себя из могилы Джорджианы и выкарабкался на поверхность. Тогда к нему вернулась всепоглощающая жажда жизни.
На рассвете Рафаэль встал, вымыл прохладной водой свое потное тело и надел чистое платье. Потом, позавтракав на кухне и тем самым приведя в ужас повариху и ее хихикавших помощниц, он пошел в конюшню и оседлал своего любимого коня.
Могила Джорджианы находилась на самом высоком месте среди других могил, принадлежавших семье Сент-Джеймсов, под стражей высокого дуба и мраморных ангелов. С этого священного для него места Рафаэль мог видеть широкие дали за стенами замка и даже сверкавшее на солнце море.
Он наклонился и положил руку на могильный мрамор, но ничего не сказал, потому что уже распрощался с Джорджианой и смирился с ее смертью.