Плохо, соль почти закончилась и котелок один, зато, как я и предполагала, чистый. Наполнить водой, поставить на огонь, подбросить пару сухих веток и заняться орехами.
Оден, обойдя поляну по кругу, — чем дальше, тем свободнее он себя чувствовал — вернулся к гнезду.
— Что помочь?
— Ничего.
Я не гордая, я мыслю здраво: в нынешнем состоянии он бесполезен. Хотя…
— Травы для тебя одинаково пахнут или по-разному?
Подумал и вполне уверенно ответил:
— Разные.
Тогда польза будет. Я развязала узел, в который собирала травы.
— Надо разобрать. Сможешь?
Откажется? Сочтет предложение унижающим род и кровь? Но нет, Оден осторожно разворошив травяную гору — побеги белокрестница я благоразумно положила отдельно — он вытащил тонкий стебелек.
— Это?
— Ромашка. Хорошо успокаивает. И воспаление снимает. Вообще очень полезная трава, запах у нее резкий, характерный. Зачем тебе?
Псам не нужны травы, у них живое железо есть. У альвов — сок лозы. И только полукровкам да людям приходится использовать то, чем мир богат.
— Интересно. Много всего. Хочу знать, — он прикусил губу, пытаясь облечь мысли в слова. — Говорить. Отвык. Слушать. Голос. Нравится.
То есть Одену уже давно не случалось разговаривать, и голос мой ему приятен.
— Это — мята, — я занялась мучными орехами. Кожуру их следовало снимать аккуратно, стараясь не повредить розовую рыхлую мякоть. — Она приятно пахнет.
Оден фыркнул и поморщился, с его точки зрения запах мяты определенно не был приятным.
— Хороша при тошноте, например, если беременность тяжелая…
Ну это ему тоже как-то не грозит.
— Еще при сердечных болях. Или когда десны гноиться начинают. Но тогда ее с дубовой корой и липой смешивать надо… да, это липа.
— Помню. Чай. Вкусный.
Липу он нюхал долго, жмурился, возможно, вспоминая тот самый вкусный чай.
— Ее для глаз заварю… котовник.
Котовник Оден брезгливо, двумя пальцами откладывает в сторону, подальше от себя. Понимаю: котовник воняет куда сильнее мяты, и сомнительно, чтобы кошачья травка собаке по вкусу пришлась бы.
Закипает вода и, обдав ворона кипятком, я на несколько минут закапываю тушку в листья — пусть дойдет. Был бы теплым, и без кипятка обошлась бы. Не люблю ощипывать птицу…
…мама покупала кур в мясной лавке, что стояла на перекрестке. И я ходила с ней, училась выбирать по запаху, по виду, отличать корейку от грудинки и вырезки. Найо Лангам был неизменно любезен… он до последнего оставался любезным, даже когда явился в наш дом с зеленой повязкой на рукаве.
Ничего личного.
Предписание.
— Ты молчишь. Что?
— Ничего.
Просто воспоминания.
— Война? Была?
Была. Пришла и осталась. И все вдруг стало другим, особенно люди.
— Кто погиб? — Оден был настойчив, даже назойлив настолько, что мне захотелось его ударить. Какое ему дело, кто у меня погиб? Но я заставила себя вернуться к работе.
Ромашка, мята и подорожник. Несколько молодых побегов малины. Мята. Липа. Главное, не дать перекипеть. Накрыть плащом и отставить в сторонку. Пусть остынет.
— Все погибли, — я все-таки ответила, зачем — сама не знаю. — Возможно, что все.
Я ведь не знаю, что с братом. Он остался по ту сторону гор. Погиб? Выжил? Если да, то наверняка изменился. И быть может, меня ненавидит. Будет забавно, если он свернет мне шею, но в чем-то закономерно.
Оден больше не лез с вопросами, а я вымещала злость на вороне, представляя, что вижу… кого?
…бывших соседей, ставших вдруг врагами?
…лагерную охрану?
…женщину, что сидела на приемке и отбирала вещи? Смена белья. Чулки. Ботинки. Остальное — выдадут.
…других, работавших в карантине? Они обривали головы, но не со зла, а чтобы вшей не завелось.
…или тех, с раздачи?
…или тех, кто нормы выдачи устанавливал.
…или лучше все же тех, кто вообще придумал эту нелепую систему.
…войну начал.
Кого мне ненавидеть? И снова в груди тяжелый ком, который мешает дышать.
— Эйо, ты хочешь чего? — вопрос заставил меня очнуться. Да что за день такой? Я ведь уже научилась не думать, не вспоминать, не искать виноватых.
А тут он вылез.
— Хочу…
…чтобы родители воскресли, и люди стали прежними, и городок, в котором я выросла, тоже. Чтобы не было войны и даже памяти о ней.
…и о Храме тоже, который притворился домом.
…о Матери-Жрице, танцующей под дождем, о молниях, что слетались ей на руки, позволяя выпить себя, о собственном стыдливом желании повторить этот танец.
…о свадьбе Ниоры и ритуале.
…о побеге и тени, заступившей путь, ноже, который я стащила с кухни. И захлестывающей лишающей разума ненависти.
Сколько раз я ударила?
…о крови на собственных руках, и во снах тоже, и об игре в прятки на крышах домов.
…о дороге, такой бесконечной — я уже и не верю, что когда-нибудь дойду.
Только надо быть реалистом.
— Хочу свой дом, пусть маленький, но такой, куда я могла бы возвращаться. Кровать хочу и чтобы непременно с постельным бельем.
— Лен. Шелк скользкий.
Не знаю, шелковое белье нам было не по карману, но поверю на слово.
— И ванна… и еще, чтобы знать, что хлеб будет завтра, послезавтра… ну и не только хлеб.
— Мясо, — согласился Оден. — Перепелки в меду. Пироги. Черемша. Лось языка… язык лося.
В ближайшей перспективе нас ждет сушеный ворон с гарниром из мучных орехов, которые уже начали подсыхать, но о перепелках и прочих радостях жизни я помечтать готова.
— Мой род… сильный. Из Великих. Много денег. Земли. Я дам тебе дом. Райгрэ, — сказал Оден, ткнув себе пальцем в грудь, словно помимо его были еще кандидатуры.
Райгрэ… старший рода. Вожак. И если так, то он действительно способен дать и землю, и дом… и защиту.
— Нам все равно по пути, — на ту сторону одна дорога, но почему-то мне не хотелось давать обещаний. — Давай-ка тобой займемся?
Травы, вода и немного силы, которая меняет изначальные свойства. Я закрываю глаза, пытаясь сплести тончайшую сеть, это как кружево, только сложнее. С кружевом у меня никогда не выходило, и тут оно рвется, получается тяжелым, кривоватым, но какое уж есть.
В конце концов, я альв лишь наполовину.
Глава 7. Охота
Крайт все-таки был хорош.
Он поставил якорь именно там, где наметил: в полулиге от городка. И контуры для сети создал прочные, пусть бы и несколько иной формы, нежели принято.
— Меньше энергии уйдет. Тут ребра жесткости так поставлены, что он сам себя поддерживает, — Крайт потер лицо, которое выглядело уже почти нормально. А рука по-прежнему на привязи…
Бестолочь.
Виттар отбросил лишние мысли. Привычно осыпалась шелуха эмоций, уходила тяжесть, а тело наполнялось знакомой силой: рудная жила легко откликнулась на зов. Тяжелели руки. Неподъемной становилась голова. И сам мир вокруг выворачивался наизнанку. Глухо, медленно стучало сердце земли, и оставалось лишь направить энергию в рукава.
Одно за другим открывались окна. Чужие переходы отзывались болезненным дрожанием пространственных струн, но Виттар гасил откаты. Последним открылся пятый рукав.
— Вперед, — Аргейм знал, что делать.
Первая двойка. Сам Аргейм, который взял под уздцы коня Виттара — момент перехода вызвал приступ головокружения и легкую дезориентацию — и прикрытие арьергарда.
Другое место. Пустое.
Здесь не было плетения жил, и мир оттого ощущался мертвым. Несколько мгновений потребовалось, чтобы прийти в себя и стабилизировать жилу. Она была далеко и в то же время рядом, готовая подчиниться его воле, питающая пять лучей.
Контуры и вправду держались неплохо, что в перспективе давало выигрыш во времени.
И все-таки чужая земля, неуютная, пусть и отныне принадлежит она детям Камня и Железа.
Поле. Зелень пшеницы, которая только собирается выбросить колос. И тонкая размытая полоска леса на горизонте. Слева — городские стены, невысокие — давно уже не стены защищают города — и круглая дозорная башня с колоколом.