Мистер Панджоу прикидывал, какую сумму сможет заплатить милорд Памфри за это восхитительное маленькое создание. Он повернулся к капитану «Морехода».
— Всему свое время, капитан Хамблби, — ответствовал он. — Вы получите свое вознаграждение только после того, как я увижусь с его светлостью и узнаю о намерениях милорда.
Мужчины обменялись поклонами. Фауна едва видела лицо мистера Панджоу. Ее спина, каждая хрупкая косточка ныли после зверского избиения. Несчастная и напуганная, она свернулась на стуле безмолвным клубочком. Потом эти ужасные люди удалились. Когда же спустя несколько минут О’Салливан вернулся в капитанскую каюту, она протянула к нему руки, издавая отчаянный крик:
— Не отсылай меня с ним! О, спаси меня! — бормотала она.
Первый помощник выдохнул грязное ругательство, адресуя его непосредственно мистеру Панджоу. Грубый, потерявший человеческий облик от участия в подлых делах, даже он мог с трудом устоять перед мольбою маленькой квартеронки. Он обнял ее своими огромными ручищами и стал гладить, как гладил бы собственного ребенка. Фауна, обвив руками могучую шею, жалобно постанывала от боли всякий раз, когда О’Салливан касался ее спины. Но тут вернулся капитан Хамблби и рявкнул:
— Вымой ее как следует! Ты что, не слышал приказа мистера Панджоу?
О’Салливан, покраснев как рак, загрохотал в ответ:
— Плохо все это, сэр, плохо. Она ведь еще совсем дитя и…
Капитан Хамблби не хотел признаться, что согласен с первым помощником, он был в ярости, потому что понял: хладнокровный и безжалостный делец просто-напросто намеревается надуть его с вознаграждением за необычный трофей. В то же время он боялся мистера Панджоу, поскольку должен был как-то зарабатывать себе на жизнь. И он заорал на О’Салливана:
— Тысяча чертей, чего это ты сюсюкаешь, как баба?! А, мистер О’Салливан? Возьми эту маленькую чертовку и проследи, чтобы на ней не осталось ни одной вши. Иначе, когда мы возьмем ее вечером на берег, мистер Панджоу просто-напросто нас поколотит. Ты слышишь меня?
О’Салливан прекрасно слышал капитана. Он перенес плачущего ребенка обратно в свою каюту. Положив девочку на койку, извлек из рундука бутылку рома и сделал добрый глоток огненного напитка. «Сюсюкаешь, как баба… К черту их всех, к черту!! — думал он. — Хорошо бы ночью смыться с этого дьявольского судна и как можно скорее вернуться в графство Донегал к приличным людям».
Как следует напившись, чтобы меньше реагировать на страдания несчастной, он начал отмывать ее золотисторыжие волосы. Фауна снова разразилась отчаянным плачем, потому что едкое мыло попадало ей в глаза. Когда первый помощник покончил со своим занятием, у Фауны уже не было сил сопротивляться, и она безжизненно распласталась на койке. Ее всю трясло, лицо побелело как у мертвеца. Девочка была совершенно обессиленной и тогда, когда позднее, в серых сумерках, ее, завернутую в накидку, выносили на берег.
Она казалась совершенно равнодушной к собственной судьбе, очутившись в небольшом красивом доме мистера Панджоу, выстроенном десятилетие назад, с прекрасным видом на гавань.
Будь все нормально, Фауна, наверное, заинтересовалась бы необычным и непривычным для нее зрелищем английского дома — просторным кабинетом, устланным превосходным толстым ковром, с бархатными занавесями и свечами, горящими в серебряных подсвечниках на стенах, обшитых деревянными панелями. Сейчас же она была парализована страхом, поскольку вновь предстала перед Руфусом Панджоу, хотя он почти не обращал на нее внимания. По-прежнему завернутая в накидку, она лежала на диванчике, словно маленькая мумия. Девочка была настолько бледна, что даже капитан Хамблби тихо сказал первому помощнику: