Однако миссис Д. стояла как вкопанная.
— Неблагоразумно приказывать мне уйти, а если даже я послушаюсь, то будет еще хуже, миледи. Вы умрете от голода, причем очень скоро. Ибо отныне я, и только я Одна, буду приносить вам пищу.
Флер воззрилась на женщину с гордым презрением и вызовом.
— Вы, верно, забыли, что я — леди Сен-Шевиот?
— Нет, помню, но прежде всего я — покорная слуга его светлости.
— Значит, вы утверждаете, что ему угодно держать меня взаперти в этих покоях и никто не будет убирать здесь, а еду мне будут небрежно швырять, как в обыкновенной тюрьме?
Миссис Динглефут пожала плечами.
— Я не имею права сообщать вам какие-либо сведения, миледи, равно как и искать здравый смысл в распоряжениях его светлости. Мое дело их выполнять.
Собравшись с силами, Флер заговорила вновь:
— Чем же я заслужила такое отношение к себе? Какое преступление совершила, что подвергаюсь такому ужасному унижению?
Тут миссис Динглефут окинула Флер презрительным взглядом.
— Лучше спросите об этом его светлость, когда он соизволит возвратиться, — ответила она. — Вот вы и узнаете все. Вы узнаете!
И, разразившись отвратительным, квакающим смехом, она удалилась из комнаты. Флер услышала, как в замке повернулся ключ.
Она бросилась к окну и выглянула вниз. Там не было ни одной живой души. Заброшенный парк и задний двор являли собою печальное зрелище. Окно располагалось настолько высоко, что ей не удалось бы выпрыгнуть из него, не разбившись насмерть о мраморную балюстраду. Ее охватило невыразимое отчаяние. Казалось, что и без того ужасающая жизнь стала еще хуже. По крайней мере до рождения ребенка ей было позволено держаться с чувством собственного достоинства, как и подобало баронессе и хозяйке замка. Она отдавала приказания, свободно гуляла по окрестностям, ездила в Уайтлиф, беседовала с Певерилом…
О Господи, сейчас она вспоминала его, ее единственного друга, и ее сердце сжималось от дурного предчувствия. Передала ли повитуха записку? Придет ли он? И вообще здесь он или нет? Она не решилась задать этот вопрос миссис Динглефут.
Остаток дня Флер провела в одиночестве в состоянии тревоги и озадаченности. Ей даже захотелось, чтобы вернулся Дензил — она больше не могла оставаться в руках безжалостной домоправительницы.
Еда, которую теперь приносила ей миссис Д., была невкусной, очевидно, ее готовил не главный повар, как раньше. Вино разбавлено водой. Миссис Динглефут небрежно ставила поднос на стол и, не произнося ни слова, удалялась, смерив Флер пренебрежительным взглядом. Ей не приносили горячей воды, и никто не пытался прибрать в ее покоях.
Флер теперь жалела, что не умерла вместе с ребенком. Она бесцельно блуждала по комнате, держа в руках клочки разорванных портретов матери и отца, которые бедная женщина тщетно пыталась собрать воедино, наподобие картинки-головоломки. Она горько плакала над ними, как ребенок над сломанной, дорогой для него игрушкой. Единственное, на что она смотрела теперь с удовольствием, это на картину Рафаэля и на изображение ее рук, написанное Певерилом. Она подолгу не отводила от них взгляда и радовалась, ожидая, когда наконец на замок опустится ночь. Тогда Флер стремительно подходила к окну и пристально всматривалась в него, надеясь увидеть милую ее сердцу фигуру Певерила. Она чувствовала, что если не увидится с ним, не удостоверится, что у нее остался хоть один друг на земле, то сойдет с ума.
Но Марш не приходил. И она не знала, почему. Поэтому постепенно начала думать, что даже он бросил ее на произвол судьбы. Она больше не плакала. Ибо была так несчастна, что не могла даже плакать. Никто не приходил к ней, чтобы зажечь свечи. Флер сидела в темноте до тех пор, пока тело не начинало болеть от неподвижности, мозг цепенел, и она падала на кровать. А потом, вконец измученная и изможденная, забывалась в тревожном сне.
Была уже полночь, когда Флер услышала приближающийся цокот копыт. Вот он стал ближе, потом еще ближе, и наконец на подъездной дорожке к замку заскрипели колеса кареты. Она села на кровати, вслушиваясь. Ее сердце трепетало от волнения. Спустя несколько минут дверь открылась и в комнату вошел Сен-Шевиот в темном дорожном костюме. В руке он держал лампу.
Сердце Флер забилось еще сильнее. Она дотянулась до маленькой шали и закуталась в нее. Сейчас Флер напоминала красивого сонного ребенка, но, когда барон приблизился к ней и поставил на столик масляную лампу, она увидела в тусклом свете, какое у него дьявольское выражение лица. Судя по этому выражению, мысли и намерения Сен-Шевиота были тоже недобрыми.