Всякий раз она спрашивала миссис Клак, что будет дальше, но та лишь коротко отвечала: «Жди». Ночь за ночью Фауна лежала на своей кровати без сна, в тревоге и напряжении, вздрагивая при мысли о будущем. Она попала в скверные руки и находилась среди врагов. Одно не выходило у нее из головы: как Гарри мог позволить, чтобы с ней случилось такое?! Однако он же позволил! В этом она уже не сомневалась. Ведь Лопес показал ей перстень Гарри. И ни Лопес, ни миссис Клак не смогли бы отыскать ее в имении, если бы Гарри не выдал!
Поначалу Фауна, предаваясь этим размышлениям, тихо рыдала над своими горестями и потерянной любовью… Казалось, ей остается только уморить себя голодом.
Тогда миссис Клак с Лопесами решили, что надо предпринять более крутые меры. Они посетили аптекаря и приобрели кое-какие порошки, которые начали подмешивать в кофе несчастной девушки. После принятия этого снадобья она успокаивалась и становилась более покорной. Ночью спала, а днем пребывала в сонном состоянии. И больше не отказывалась от еды. Она стала есть и пить все, что приносила ей миссис Клак. Казалось, она больше не способна принимать какие-либо решения, похоже было, что ее совсем не волнует случившееся в прошлом и то, что произойдет с ней в будущем. Фауна становилась совершенно безвольной в руках тех, кто готовил ее к продаже.
Она не сопротивлялась и не возражала, когда однажды вечером принесли устойчивую краску и перекрасили ее золотисто-рыжие волосы в черный цвет. Теперь, когда ее голову окружал черный нимб, а огромные глаза таинственно блестели в полумраке, Фауна стала еще более обворожительной и привлекательной. Она напоминала темноволосую красавицу египтянку… или персиянку… загадочную восточную женщину с тяжелыми веками.
— А ей чрезвычайно идет такой цвет волос, — как-то заметил Мигель брату после их последнего посещения Фауны. — Надо, чтобы эта Клак и одела ее соответственно… как издавна одевают женщин в гаремах. Это привлечет покупателей и непременно повысит ее цену.
Когда миссис Клак принесла наряд в соответствии с приказом Мигеля, который обладал кое-каким вкусом и сам выбрал для Фауны одежду, девушка безропотно облачилась в обновку. Она даже позволила ненавистной толстухе, чтобы та помогла ей одеться.
Настал еще один нескончаемый день наркотического полусна, в котором Фауна пребывала всякий раз после того, как пила кофе со снадобьем. И этот день прошел так же, как и остальные, и закончился забытьем, после которого наступило тягостное пробуждение. На губах Фауны играла странная полуулыбка; зрачки ее были необычно расширены от опиума, отчего глаза казались непомерно большими. Она постоянно смотрелась в зеркало, не узнавая себя в этой стройной черноволосой незнакомке с печальным взглядом. Однако ее губы постоянно шептали одно-единственное имя:
— Гарри!..
Всякий раз, когда миссис Клак слышала его, она презрительно хмыкала. До нее дошли кое-какие известия о сэре Гарри Роддни. В лондонских кругах распространился слух, что его обнаружили с огнестрельным ранением в имении дяди. Поговаривали, что на него напал неизвестный бандит и сэр Гарри долго пролежал в забытьи, однако рана оказалась не смертельной. Миссис Клак, разумеется, ничего не рассказала об этом Фауне. Напротив, она постоянно внушала девушке, что ее любовник умышленно бросил ее. На что Фауна, пребывавшая в полугорячечном состоянии, не отвечала. Но ежечасно бедная девушка шептала имя, навечно запечатлевшееся в ее сознании:
— Гарри! Гарри!
Этот постоянный шепот чрезвычайно раздражал миссис Клак. Чем скорее Фауну продадут, тем лучше! Чем быстрее девушка исчезнет отсюда, тем спокойнее будет миссис Клак, которая, несмотря на злобу и ненависть к Фауне, чувствовала в ее присутствии некоторую неловкость.
И вот незадолго до полуночи одурманенную наркотиком девушку вывели из тюрьмы, в которой она провела десять дней, и привели в игорный зал, расположенный внизу, в подвале. Это было достаточно мрачное просторное помещение, освещаемое свечами в настенных подсвечниках. Как правило, здесь располагались столы для игры в карты, а в конце зала находилась буфетная стойка, на которой громоздились бутылки с вином и ромом. По ночам из-за низкого потолка и скверной вентиляции здесь нечем было дышать, а кроме того, все помещение пропиталось зловонным дымом дешевого табака. На стенах, оклеенных темно-красными обоями, можно было заметить гнусные картинки, нарисованные одним из известных карикатуристов того времени. Конечно, здесь был не светский клуб, если это вообще можно было назвать клубом. Но здесь всегда хватало посетителей. Братья Лопес умели организовать экзотические развлечения, а также раздобыть, если нужно, деньги в любое время. Сейчас в дальнем конце помещения возвышался наспех сколоченный помост, задернутый красным плюшевым занавесом.
Фауна ничего не видела и почти ничего не слышала. Когда братья провели ее на середину самодельной сцены, она послушно осталась стоять там. Они заключили ее запястья в легкие цепи, и ей смутно припомнилась та цепочка, которой были скованы ее руки много лет назад, в далеком детстве, когда Гарри, открыв замочек, освободил ее из торта. Ее розовые губы снова шептали одно и то же:
— Гарри!
Лопесы переглянулись. Мигель нахмурился и пожал плечами. Устраивать эти торги было довольно рискованным делом, и, как и миссис Клак, Мигелю хотелось как можно быстрее покончить с ними. Когда он огляделся вокруг, его глаза заблестели от удовлетворения. Ибо хотя зал не был переполнен, как обычно, и в помещении находились всего человек двадцать, однако все собравшиеся отличались большим богатством и малой совестью. Среди них Мигель заметил даже одного герцога. Лопеса окружили и засыпали вопросами — всем не терпелось узнать, что представляет собой эта шестнадцатилетняя невольница, выставленная на продажу. Среди присутствующих Мигель увидел одного старика, который когда-то владел целым флотом невольничьих кораблей, ходивших в Ост-Индию. Сейчас он был совсем немощен и прибыл сюда, чтобы развлечься зрелищем, столь привычным для него в далекие годы его молодости. В свое время он часто наблюдал за подобными торгами на многих невольничьих рынках. И всем хотелось узнать, какова собой девушка и откуда ее привезли. Лопес улыбался и качал головой. Он ничего не рассказывал, а только предупредил, что джентльмен, которому достанется этот ценный приз, должен будет увезти девушку подальше и значительное время скрывать ее от посторонних глаз.
Большинство собравшихся были в масках, чтобы сохранить инкогнито. Царили возбуждение и суматоха. Выпивки было предостаточно. Наконец наступило молчание, вскоре прерванное нежными звуками цитры, на которой заиграла венгерка, служившая в доме у Лопеса. Ибо Хуан Лопес любил драматические эффекты. Он знал, что нежная, печальная музыка усилит атмосферу таинственности и добавит эмоционального обаяния всей этой сцене. Один из слуг погасил все свечи. Теперь собравшиеся очутились в темноте и воззрились на маленькую занавешенную сцену. Тут Хуан Лопес сделал шаг вперед и громко провозгласил:
— Господа, торги начинаются!
В эту секунду двери распахнулись и в залу вошли двое незнакомцев; это был маркиз де Шартелье со своим секретарем, всегда следующим за ним по пятам. Маркиз, обряженный в бороду и маску, тихо скользнул на предложенное ему место.