Коннал презрительно усмехнулся. Наивное заблуждение! Едва ли любовь способна хоть Что-то изменить в этом мире.
— Не думал, что ты такой сентиментальный, Макгиннес.
— Дункан. Зови меня Дунканом, пожалуйста. А что до моей сентиментальности… Да, я питаю слабость к женщинам и люблю хорошо пожить. — Дункан покачал головой. — Я мечтал об ином будущем. Рано уйти в отставку, жениться и воспитывать толстощеких детишек. Много детишек. — Дункан задумчиво покачал головой и подошел к окну. — Я не должен был стать лордом. Но англичане уничтожили всю мою семью, я один остался в живых. Я буду править до тех пор, пока не смогу передать бразды правления Эндрю. Но если он будет продолжать в том же духе — я имею в виду сегодняшнее нападение, — долго ему не прожить. Одно я точно знаю: я буду пороть его нещадно, пока не выбью эту дурь из его головы.
— Накажи его как мужчину — и он извлечет урок. Накажи его как младенца — и воспитаешь в нем ненависть. — Этому Коннал научился у Гейлена.
Дункан бросил на него взгляд и кивнул:
— Верно. Не очень хорошо у меня получилось с его воспитанием.
— Он действовал храбро, Дункан.
— Не могу поверить, что он плюнул в тебя, а ты спустил ему это! Спасибо за то, что не убил наглеца. — Дункан налил еще вина и выпил.
— Я был готов к тому, что соотечественники встретят меня неласково. И ненависть их не была для меня откровением. Многие все еще продолжают видеть Ирландию такой, какой она была, а не какой стала теперь, и мои отношения с англичанами рождают ненависть и ко мне. Но крестовые походы научили меня терпению.
— Я тебе почти завидую.
По лицу Коннала пробежала тень.
— Не завидуй, Я бы променял все, что у меня есть, на мирный дом.
Дункан вздохнул и допил вино.
— А теперь, — сказал он, усаживаясь в кресло, чтобы подписать документ, — давай покончим с этим.
Коннал еще раз прочитал документ, глядя поверх ободка бокала, подписался и поставил печать.
— За Ричарда! — провозгласил он, поднимая бокал. — Чтобы он успел вернуться домой вовремя и раздавить своего братца, как клопа.
— Да будет так, — с усмешкой согласился Дункан и проглотил подогретое вино.
— А теперь, Коннал, расскажи мне о себе и Шинид. Насколько я помню, раньше она готова была повторять каждому, кто еще мог это слушать, о том, что души ваши — как родные сестры. И это говорилось еще тогда, когда ей стукнуло только шесть лет.
Коннал почувствовал, как в горле встал комок.
— Наш брак должен совершиться по приказу короля и к родству душ никакого отношения не имеет. — Ради нее же самой не стоит поддаваться иллюзиям, подумал он.
— Да, дружище, слишком долго ты бродил в чужих землях и общался с иностранками. Ты забыл, каковы наши женщины.
— А ты хочешь мне напомнить, как следует обращаться с ирландскими девушками, старик?
Дункан, уже изрядно под хмельком, усмехнулся:
— Полагаю, тебя учить не надо. Я не слепой и вижу, как добрая половина женского населения замка, так и стреляет в тебя глазами. Держу пари, ближе к ночи под твоей дверью соберется толпа и каждая будет мечтать о том, чтобы согреть сегодня твою постель. Но скажу тебе честно: если не брать во внимание ее дурной характер, Шинид очень достойная пара. И если она любит, с этим стоит считаться.
Коннал заерзал на стуле.
— Откуда у тебя такая осведомленность?
Дункан озадаченно нахмурился.
— Разве ты ничего не слышал об О'Брайане? О Маркусе? «Вот она, помолвка!»
— Ее родители признались, что их выбор был неудачным. Дункан криво ухмыльнулся и допил вино.
— Я тебя предупредил, парень. Я обожаю Шинид, и тот, кто ее обидит, заплатит жизнью.
— Объяснись, — потребовал Коннал.
— Ее отец убил Маркуса, — произнес Дункан и, плюхнувшись в кресло, отключился.
Коннал ошалело заморгал, принялся трясти вождя, но все было бесполезно. Пьяный Дункан только что-то невразумительно бормотал. Коннал поставил бокал на стол и вышел из зала. Дункан был прав. Женщины так и стреляли в него глазами. Но Коннал оставался безучастным к их чарам. Он хотел видеть Шинид, но не смог ее найти.
Молодой слуга проводил Коннала в комнату, где ему предстояло переночевать. Комната Шинид, как ему объяснили, располагалась дальше по коридору.
Коннал подошел к двери своей спальни, постоял немного и, так и не зайдя внутрь, пошел к Шинид. Стучать он не стал. Взялся за ручку и потянул дверь на себя. Дверь оказалась не заперта. Шинид в комнате не было. С бьющимся сердцем Коннал бросился к кровати, откинул покрывало и едва не задохнулся.
От восхищения.
Эта женщина, даже спящая, действовала на него посильнее любого вина. Острая боль желания пронзила его. Волосы покрывали ее тело шелковистым плащом. Одна рука была закинута за голову. Она выглядела такой беззащитной, такой хрупкой… Шинид пошевелилась, лениво перевернулась на бок, простыня соскользнула, и обнажилась спина. Коннал смотрел как завороженный.
И увидел шрам. Тонкий шрам серебристой змейкой бежал от лопатки вниз, изгибался под предплечьем и заканчивался над ребрами.
Господи! Коннал подошел ближе, отодвинул простыню и обнаружил, что конец шрама глубоко уходил под кожу.
Коннал в своей жизни перевидал немало ран и точно знал, что этот шрам был получен от удара плетью. Он зажмурился. Кто мог сотворить с ней такое? Какой мерзавец? Убить бы негодяя! Коннал не мог представить, чтобы Рэймонд или Фиона были способны ее ударить. Отец Шинид не мог поднять руку на дочь. Нет, это был другой мужчина. Коннал внезапно прозрел. Конечно, Маркус! Тот самый подонок, которому Шинид отдала свою любовь.
Он легонько коснулся шрама пальцем, и Шинид проснулась от его прикосновения. Рука ее поднялась, и Коннала будто что-то толкнуло в грудь. Не слишком больно, но достаточно сильно. Шинид перекатилась на спину и уставилась на него круглыми от страха глазами. Затем она приподнялась на локтях, вжимаясь спиной в изголовье кровати.
— Не подходи, Пендрагон, не то на тебя сейчас стены обрушатся!
Шинид подняла руки ладонями вверх, собирая энергию, но сделать ей ничего не удалось. Она выглядела беспомощной и пристыженной.
Коннал нахмурился.
— Я не обижу тебя, Шинид. Клянусь.
— Не верю я в мужские клятвы.
Коннал даже и помыслить не мог, что Шинид способна говорить с такой горечью.
— Я не О'Брайан.
— Дункан слишком много болтает.
— Почему ты мне о нем не рассказала?
— Потому что тебя это не касается.
— Как ты можешь так говорить? Да посмотри на себя! Ты меня боишься! Неужели ты думаешь, что я способен ударить женщину?
— Нет, тебя я не боюсь, — храбро заявила она, но Коннала ее показная храбрость не убедила.
Он присел на край постели. Пружины заскрипели, а Шинид поджала ноги, стараясь отодвинуться от него подальше, и это непроизвольное движение больно задело его самолюбие. Она дрожала, но пыталась не показать этого.
Коннала грела мысль, что одним щелчком пальцев она могла бы исчезнуть, но все же предпочла остаться здесь.
Она всмотрелась в его лицо, потом перевела взгляд на его руки, и Коннал отчего-то вспомнил те мгновения, когда при соприкосновении их рук она вздрагивала и отшатывалась от него.
— Расскажи мне.
— Нет!
— Я имею право знать.
— Не имеешь ты никакого права!
— Шинид, — терпеливо произнес он, — если я не буду все об этом знать, как же мы сможем пожениться?
Шинид скорчила кислую мину.
— Мы не поженимся.
— Он бил тебя. Почему? Я удивлюсь, если причина не в твоей дерзости.
На глазах ее выступили слезы, и Коннал тут же раскаялся в том, что решил ее подразнить.
— Я ничем этого не заслужила! Мне было всего лишь шестнадцать, и я была в него влюблена! — выкрикнула Шинид и тут же пожалела о своих словах.
Губы его сложились в тонкую линию, морщинки в уголках рта стали глубже.
— Я так и подозревал, — вздохнул он, поощряя ее к дальнейшей откровенности и стараясь не замечать тягучей боли в груди при попытке представить Шинид шестнадцатилетней — юной и доверчивой — в руках мерзавца, способного ударить женщину плетью. — Расскажи мне, пожалуйста.