Он лишь презрительно хмыкнул, и Шинид вдруг очень захотелось узнать, как он относится к ее волшебству. Он не сможет принять ее такой, какая она есть, пока не смирится с наличием дара у самого себя и не начнет им пользоваться. Этим даром были отмечены все в его семье, и прятать его под личиной искушенного англичанина — значит, предавать самого себя. Разрывать себе сердце. Сколько боли, наверное, причиняет ему постоянная борьба с собой, со своей природой! Но и она страдала не меньше, наблюдая за ним. Она не понимала, почему он с таким отчаянным упорством отвергает то, что дано ему от рождения.
— Тебе не приходило в голову, что иногда не принимать труднее, чем принять?
— А тебе, Шинид, никогда не приходило в голову, что я не хочу этого… дара?
Он мрачно обвел взглядом лес, и чувство, которое он испытывал лишь в детстве, вновь охватило его. Странная дрожь пробежала по членам. Животный страх. Страх перед человеком, пришедшим в лес на охоту, за пищей.
— Я не могу его принять.
Он пришпорил коня, но ширина дороги позволяла двум всадникам ехать вместе, и она поравнялась с ним.
— Почему? Объясни мне. Я пойму. Он впился в нее взглядом.
— Ты хочешь знать? Я много сил приложил, чтобы завоевать доверие Ричарда. Будучи чем-то средним между человеком и зверем, я едва ли бы справился с этой задачей.
Шинид отшатнулась, словно ее ударили по лицу. Но она и не такое слышала в своей жизни.
— Из-за этого ты и решил задушить свой дар? — Чтобы избежать неизбежного — страха в глазах окружающих. Чтобы не прослыть меченным дьяволом, как она сама.
— Именно так. И покуда я не вернулся в Ирландию, мне великолепно жилось и без этого дара.
Вместо того чтобы рассердиться, она понимающе улыбнулась:
— Да, в нашей земле есть что-то такое. Все колдовство идет от нее.
Он усмехнулся:
— Скорее уж от тебя.
— От меня? У меня совсем другой дар, не такой, как у тебя. Почему ты говоришь так?
— Потому что рядом с тобой я все чувствую слишком остро, и вообще не могу мыслить ясно, когда во мне бушуют противоречивые чувства. — Он не станет признаваться ей в том, что пребывает в странном смятении, что в ее присутствии с трудом держит себя в руках. Что он вообще с трудом заставляет себя делать то, что должен, вместо того чтобы делать то, что ему хочется. А хотелось ему только одного: схватить ее в охапку и потащить в постель.
— Это всего лишь похоть.
В глазах его тлел огонь желания. Тело его отчетливо помнило тепло ее распростертого вдоль его спины тела, тепло ее ладони внизу живота. Он до сих пор был тверд там, где она к нему прикоснулась ночью.
— Возможно. Но я знаю, что испытываешь ты.
Она вспыхнула, испугавшись, что этот румянец столь же красноречив, как его взгляд. Но сердце ее могло сказать даже больше.
— Я говорю то, что думаю, рыцарь, и не более того. Хотя, пожалуй, мне стоит подумать, как своим волшебством оградить себя и не позволить тебе читать мои мысли. Не всякой женщине понравится, если мужчина будет читать в ее душе, словно в открытой книге.
— Да нет, не в этом суть. — Коннал не мог подобрать слов и в своем стремлении найти нужные открылся больше, чем ему хотелось. — Суть в том, что таится в сердце.
Она подняла на него глаза, терпеливо ожидая продолжения, и он почувствовал, как душа его устремилась ей навстречу. «Черт бы все побрал», — подумал он, схватив ее за руку. Глаза ее излучали свет. Она была необыкновенно красива сейчас.
— Вот теперь я чувствую, что сердце твое бьется чаще. Пульс ее стал втрое чаще от этой его улыбки — улыбки, полной мужской самоуверенности.
— А прошлой ночью я ощущал твою муку так, будто влез в твою кожу.
— Но тогда почему ты отказываешься от дара? Мальчиком ты умел понимать животных, и с годами твой дар стал лишь сильнее. Теперь ты способен на большее.
Он нахмурился, понимая, что она права, и боялся растерять то, что выковывал в себе долгие годы.
— Неужели ты не понимаешь, что я потеряю все, если кто-то об этом узнает? — Голос его охрип от злости. Но злился он на себя, не на нее. — Что будет со мной и с Ирландией, если Ричард лишит меня своего покровительства, лишит той власти, какой я наделен сейчас?
Она все понимала. Коннал был настолько дружен с королем, что мог позволить себе исполнять долг так, как сам считал нужным, и ему редко приходилось подчиняться чужой воле. Но все это могло рухнуть в любой момент, поскольку Ричард стремился навязывать свою религию народам, населявшим пространства, которые он хотел считать своими. И, утрать Коннал доверие короля, любой другой, кто пришел бы сюда на его место, не стал бы церемониться с ирландцами, ибо он по личному опыту знал, сколько бед принесли людям его страны англичане. Коннал был умен и не желал своей стране зла. Шинид сознавала, что, узнай кто-нибудь о его даре, жизнь его окажется в большой опасности, такой же, как и ее жизнь. И он, и она были заложниками своего дара, но если Шинид умела повелевать стихиями, то единственной защитой Коннала были его меч и слово чести.
Каким бы сильным он ни был, против армии фанатичных охотников на ведьм ему не устоять. Не по этой ли причине он погибал в ее ночных кошмарах, не из-за своего ли дара? И она укрепилась в своем решении не дать предсказанию сбыться. Она здесь, чтобы защитить его, и она сумеет это сделать.
— Тогда я думаю, тебе следует об этом молчать. Коннал удивился, увидев страх в ее глазах.
— Будь осторожен с ним, Пендрагон. Это не тот дар, каким можно злоупотреблять, — загадочно произнесла она и, помрачнев, съехала с тропы, предоставив ему возможность двигаться дальше одному.
Она огляделась и увидела за деревьями животных, тех, что сопровождали их в начале пути. Она старалась сохранить бесстрастный вид, наблюдая за тем, как зайчата высовывали из-за кочек мордочки и сучили лапками, будто махали им на прощание.
«Отрицай свой дар в сердце своем сколько хочешь, Коннал Пендрагон, — говорила она себе, — но волшебный мир, твоя плоть и кровь, уже принял тебя».
Ночь опустилась быстро, обступила со всех сторон, оставив для них лишь пространство небольшой поляны. В окружавшем их лесу ветви трещали под тяжестью снега и льда. Коннал сидел возле костра и ел жареную крольчатину, предвкушая еще одну ночь наедине с Шинид. Путешествовать в темноте было опасно, и только это и омрачало его мысли. Завтра утром, если все пойдет как надо, они встретятся с Гейлероном в нескольких милях от крепости короля Рори.
Он ел мясо, зажаренное до хрустящей корочки, наслаждался едой, но при этом держал ухо востро. Опасность всегда была где-то рядом, и он обязан был заметить врага раньше, чем тот заметит его. Но не одно лишь чувство опасности владело им, все чувства в нем обострились до предела. Он вдыхал морозный воздух, наполненный ароматом женщины, сидящей в нескольких шагах от него, он пил его, как вино, с таким же наслаждением.
Он украдкой покосился на Шинид.
Стоя на коленях перед огнем, она подбрасывала в костер сухие ветки. Капюшон ее был откинут, и волосы густым плащом покрывали спину. Коннал жадно скользил взглядом по ее телу. Грудь ее была тугой и полной, и эта грудь будила желание. Шинид не была высокой, скорее ее можно было назвать маленькой и хрупкой. Она была красива, спору нет, но, глядя на нее, он видел не совершенство ее красоты, а печаль в ее синих глазах. Он вспомнил о том, как издевался над ней в детстве, о том, как другой мужчина, в которого она была влюблена, едва не убил ее за ту силу, за ту власть, которую он так ненавидел. Неудивительно, что теперь она не доверяет никому, в том числе и ему, и сомневается в благородстве его намерений. Она утратила веру в него вот уже много лет назад, и с момента своего возвращения он мало что сделал, чтобы вернуть эту веру. За что он злился на нее? За то, что она, как могла, защищала то, что считала своим по праву? Сдать свои позиции даже по приказу короля было для нее совсем не просто.
Но не покориться приказу Ричарда — значит обречь ее на смерть.