Коннал окинул взглядом свою одежду с пятнами запекшейся крови. Ее крови. Он встретил ее взгляд и понял, что не сможет ей солгать. Он должен быть с ней честным. Она это заслужила.
Он встал, поднял с пола бокал, который они уронили, и наполнил его водой. Бокал не разбился: каменный пол стал мягким, как земля в лесу. Коннал нахмурился и постучал по полу носком сапога. Пол твердел на глазах.
Шинид улыбнулась. Она-то видела, что волшебный туман еще не совсем рассеялся, даже если Коннал его не замечал.
— Говори, что у тебя на уме, Пендрагон.
Он протянул ей бокал, взял со стола краюху хлеба, отломил кусок и дал ей. Шинид поморщилась.
— Ты не ела несколько дней, — пояснил Коннал и, видя, что она начала есть слишком быстро, предупредил: — Не спеши.
Шинид почувствовала, что атмосфера в комнате изменилась.
— Ты избегаешь меня после того, что только что между нами было. Почему?
— Я не могу говорить о любви, которой ты ждешь. — «Которой ты заслуживаешь», — добавил он про себя.
Он ожидал увидеть обиду или гнев, но только не сочувствие в ее синих глазах.
— Расскажи мне о ней. Он был ошеломлен.
— Ведь это из-за женщины сердце твое стало бесплодным, как пустыня? Разве я не права? — Она-то знала, что права.
— Да, — кивнул он и подумал, что не только из-за нее.
Он присел на край кровати, схватился за столб, удерживающий балдахин, мысленно приказав себе не поддаваться искушению и не приближаться к Шинид. Он должен ей рассказать. Быть может, тогда она поймет. Коннал потер щеку.
— Не об этом хотел я говорить с тобой после твоего пробуждения.
— По-моему, сейчас самое время.
— Я видел многое, Шинид, и сделал много такого, чем не могу гордиться.
— Наджар рассказал мне о тюрьме.
— Он слишком болтлив.
Шинид улыбнулась. Коннал, кажется, приходил в себя.
— Он говорил о пытках, которые ты терпеливо сносил.
— Пытки — это ерунда.
— Расскажи мне о женщине, которую ты любил. — Она очень хотела, чтобы он не заметил ревности, но в ней вопреки всему продолжала жить девочка, которой он как-то в сердцах заявил, что никогда ее не полюбит, и эта девочка сейчас снова пробудилась в ней.
Коннал скользнул взглядом по завешанной гобеленами стене, но заставил себя перевести взгляд на нее.
— В тебе нет ничего от Пинар, — произнес он и нежно улыбнулся. — Она была темноволосой и смуглой и… несмелой, зажатой. Таковы традиции той страны. Она едва успела сказать мне несколько слов, и то быстрым шепотом. — Черты его исказила боль. — Она не должна была даже смотреть на меня, но она пошла против закона и убежала от отца, чтобы прийти ко мне как-то ночью. В Сирии женщины по ночам одни не ходят, если не хотят, чтобы их приняли за шлюх.
Шинид нахмурилась.
— Если женщина приходит к мужчине одна, ее считают опорочившей себя и семью, и за это ее ждет расплата. Даже если она осталась чистой и невинной. До замужества женщина не может нигде появиться без сопровождения мужчины из ее семьи.
— Ты женился на ней?
— Нет. — Неужели он не ошибся и она его ревнует? Не может быть, чтобы ему это показалось. — Она всего лишь улыбнулась мне, когда проходила мимо. Было это на рыночной площади, и она была не одна, с ней были сестры и брат. Отец ее был визирем, и он ненавидел нас, крестоносцев, и правильно делал. До нашего прихода он правил в городе, но мы отняли у него его власть. В тот же день ночью она явилась ко мне. Мы не успели обмолвиться ни словом. Пока я спал, она прокралась в мою постель. — Коннал встал. Шинид подумала, что он начнет ходить по комнате, но он замер неподвижно, сжимая кулаки так, что костяшки пальцев побелели. — Отец послал по ее следу собак и ее братьев, и когда они нашли ее у меня, она плакала, ибо я не принял ее дара, а велел возвращаться домой. Наджар услышал наш разговор и пришел, пытаясь оправдать ее в глазах ее же отца. Я не знал языка настолько, чтобы понимать, о чем конкретно шла речь, и не знал законов их страны так досконально, чтобы осознать всю серьезность ее проступка. Наджар велел мне отпустить ее, но я не мог этого сделать и попытался ее защитить. Видит Бог, она была испугана до смерти, она молила меня назвать ее своей. Я так и сделал. — Коннал схватился за голову. — Ее отец ничего не сказал, просто плюнул в ее сторону. Тогда ее братья схватили меня и потащили в тюрьму. Они заставили меня смотреть на то, как отец ее… отрезал ей голову.
— Матерь Божья, только не это!
— Да, он отрезал ей голову у меня на глазах. — Коннал заморгал, стараясь прогнать наваждение, но картина эта все стояла у него перед глазами. — Я видел всякое на полях сражений, но я ни разу не видел, чтобы молоденькой девушке отрезали голову лишь за то, что она улыбнулась мужчине, чуть отодвинув чадру.
Шинид села на кровати, завернувшись в простыню.
— Тебе надо лечь.
— Тсс… — Она переплела пальцы с его пальцами. — Ты винишь себя в ее смерти. Зачем? — спросила она, прижавшись щекой к его плечу.
— Потому что я дал ей повод.
— У тебя хорошая улыбка, Коннал, но, смею уверить, не настолько, чтобы девушки при одном взгляде на тебя сходили с ума от любви.
Он ухмыльнулся:
— Спасибо за правду.
— Да не за что. — Она подтолкнула его в бок локтем. — Пинар знала обычаи своей страны и знала, что ей запрещено покидать отцовский дом без разрешения. — Шинид посмотрела на него. — А ты знал об этом до того, как все случилось?
— Догадывался.
— Ее отец разрешил бы вам видеться?
— Никогда.
— Тогда она сама виновата в своей смерти.
— Но такая жестокая смерть!
Он хотел было встать, но Шинид удержала его.
— Она знала правила, Коннал. И решила рискнуть жизнью ради мужчины, которого увидела впервые. Как ты можешь винить себя?
— Я должен взять часть вины на свои плечи.
— Вся твоя вина в том, что ты оказался там в тот момент. Тогда уж вини Ричарда за то, что он послал тебя в Сирию. Так случилось. Прими это как должное и живи с этим. Но не бери ее смерть на свою душу. — Шинид покачала головой. — Она не по справедливости взвалила на тебя эту ношу. — Шинид принялась водить пальцем круги у него на ладони, и Коннал почувствовал, как напряжение оставляет его. — Пинар уже воплотилась в другой девушке и живет своей жизнью.
Коннал поцеловал Шинид в губы. Как легко у нее все получилось.
— Ты действительно в это веришь?
— Конечно, верю. Так происходит всегда. Кто-то умирает, кто-то рождается. Жизнь возрождается при каждом умирании. Из умирающего цветка рождается семя для многих других. Умирает олень, оставляя после себя потомство. Мать-земля возвращает назад то, что берет. Зима прячет то, что оживает с весенним теплом. — Шинид слегка отстранилась и, нахмурясь, спросила: — Разве мать не говорила тебе все это, когда ты был ребенком?
Коннал улыбнулся. Ему показалось, что тяжкий и ставший привычным груз соскользнул с его плеч.
— Она была слишком занята тем, что правила Донеголом от моего имени, пытаясь не дать кланам истребить друг друга.
Ирония заключалась в том, что он никакой власти не имел. Никогда. С самого рождения. А женщина, которую он считал матерью, властвовала над Донеголом от его имени.
— К счастью, на наших землях таких проблем не было.
— Если не считать проблемой Уэстберри.
— Да, но до твоего прибытия и с ним все было в порядке.
— Ты слишком часто мне об этом напоминаешь, — вздохнул Коннал.
— Это для того, чтобы мы не забывали о том, что ответственны не только за свои судьбы.
— А мне кажется, у тебя есть иные причины.
— Да, но поскольку я женщина, я придержу их в секрете.
— Расскажи мне о твоих секретах, Шинид.
В голосе его звучала такая нежность, такое терпеливое понимание… Она подняла голову и заглянула ему в глаза. — Я…
Коннал замер, приготовившись услышать что-то сокровенное.
— Я голодна, а от тебя пахнет темницей, — серьезно проговорила она.
Он засмеялся и вдруг почувствовал себя свободно и легко. С чего бы? Он и не знал, что так жаждал освобождения.
И, почувствовав однажды вкус свободы, он захотел еще большей свободы, свободы полной и беспредельной.