Я почувствовала, как к моей руке прикоснулись чьи-то пальцы. Обернувшись, увидела перед собой крепкого молодого мужчину, одного из дружины Кокчи. У него было обветренное лицо и голубые ясные глаза. Светлые волосы и длинная борода, спадающая ему на грудь, были заплетены в косы. Я немного удивилась, когда оказалось, что он со мной почти одного роста.
— Я Йенс, — представился он. В его глазах было что-то очень доброе. Я расслабилась и улыбнулась воину.
— Вещи свои и лыжи можешь положить под скамью, их никто не тронет, — сказал Йенс.
Я кивнула. Воин продолжал смотреть на меня. Я увидела, что его взгляд устремлен за мою спину, на лук, подаренный мне перед самым отъездом дедом Радимом.
— Можно? — он кивнул на оружие.
Я сняла лук и протянула его ему. Йенс попробовал тетиву, одобрительно кивнул, когда понял, что она довольно тугая, потом покосился на меня. Я уже сложила свое богатство под ближайшую скамью и обернулась. Йенс протянул мне лук.
— Ты можешь из него стрелять? — спросил он.
Я заметила, что многие дружинники на палубе обернулись, Кокча в их числе. Они ждали, что я отвечу Йенсу. Я поняла, что мне не остается ничего другого, кроме как продемонстрировать свои способности. Простым словом да, тут явно не отделаешься. Я взяла из рук воина лук и извлекла из колчана стрелу. Наложила ее на тетиву и, натянув, прицелилась в небо. Должна признаться, силу мне пришлось приложить немалую, но я даже вида не подала, что мне было тяжело это сделать, заставив с усилием лицо выглядеть спокойным и даже безмятежным. Оглянувшись на Йенса, я опустила лук и расслабилась.
— А по тебе не скажешь, что ты такая сильная, — улыбнулся Йенс.
Я улыбнулась. Знал бы этот Йенс моего деда Радима. Вот уж кто был по-настоящему силен. В молодые годы он с голыми руками ходил на медведя. Одним ножом одолел разъяренного вепря, когда случайно наткнулся на того в лесной чаще. Даже теперь, находясь в преклонном возрасте, дед Радим мог дать фору многим молодым, даже в том числе и моему отцу. Я сама не знаю, почему отец моей мачехи предпочитал мое общество своим родным внукам. Но Радим любил меня, он всегда брал меня с собой в лес, на охоту. Учил стрелять из лука, учил ездить верхом и метать ножи.
— Может, ты еще и попасть сможешь? — спросил со смехом кто-то из сидящих на веслах.
Я резко развернулась к насмешнику, и прежде чем поняла, что делаю, подняла лук и спустила стрелу. Она вонзилась возле руки обидчика, в опасной близости от его ладони. Я побледнела, поняв, что сделала. Я в ужасе подняла глаза на Кокчу. Некоторое время он и его люди недоуменно смотрел на меня, а потом раздался дружный смех. Кто-то из дружины даже подмигнул мне, таким образом, выражая одобрение.
— Поделом тебе, Гайре, — сказал Йенс, — Никогда не недооценивай противника. Даже если это женщина или ребенок.
Я подошла к скамье и рывком вытащила стрелу. Вернула ее на место в колчан и положила лук к остальным вещам. Смех уже стих. Воины вернулись к прерванным занятиям. Я оглянулась на Кокчу. Он посмотрел на меня внимательным, немигающим взглядом и, усмехнувшись, отвернулся.
Мое путешествие началось.
ГЛАВА 3
Наше плавание длилось долго. Постепенно я стала привыкать к постоянной качке и бескрайней серой глади, окружавшей ладью со всех сторон. Чем дальше на север удалялся наш корабль, тем холоднее становилось вокруг. Я надела на себя все, что только было в моих вещах, но все равно продолжала мерзнуть, пока Кокча, то ли сжалившись, то ли еще по какой-то причине не дал мне теплую одежду. Не знаю, кому она принадлежала раньше, возможно, какой-то женщине из северянок, а может, предназначалась в подарок его невесте или жене, но по размеру подошла мне почти идеально. Я почувствовала себя намного уютнее, согревшись. Казалось, только Космачу было уютно в этом холоде. Его шерсть стала еще длиннее и к моему удивлению, он совсем не боялся плыть по реке, казалось, ему даже нравилось находиться на корабле. Но никого из дружинников Кокчи Космач к себе не подпускал, хотя относился к воинам с интересом и даже каким-то добродушием. Он мог часами наблюдать за их греблей, когда, если стихал ветер, раздевшись по пояс даже в самый лютый холод, она налегали на весла. Я занималась только готовкой и стиркой, но на это у меня уходило достаточно времени. На корабле удобств не было и мне, не привыкшей к дефициту простой питьевой воды, пришлось столкнуться с этой проблемой, когда мы покинули устье реки и вышли в открытое море. Полоскать вещи в соленой морской воде было для меня просто неприемлемо. Из-за этого мы делали частые стоянки, для пополнения запасов пресной, но к моему удивлению, никто из дружины, ни даже сам Кокча не вызывали своего недовольства.
Несколько раз мы заходили в прибрежные города, но сходить на берег мне было запрещено, и я оставалась на корабле, пока мужчины решали на суше свои дела, и наблюдала с борта ладьи на людей, бродящих по пристани, рыбаков и торговцев. С интересом рассматривала города и поселения. Мне, не бывавшей никогда дальше своего родного края, все было в новинку.
Через несколько долгих недель изнурительного плавания, ближе к вечеру, мы, наконец, увидели далекий берег, про который Кокча не раз рассказывал мне по вечерам, когда ему было скучно. Он вообще много говорил о своей родине. Мне она казалась краем вечного снега и льдов, но для него она была, наверное, самым прекрасным местом на земле.
— Это земли Хагена Молчаливого, — сказал Кокча, когда мы достигли берега, и я увидела появившиеся вдалеке дома. Мое сердце сжалось. Скоро я увижусь с Айге, сказала я сама себе, и мое сердце переполнилось радостью от предстоящей встречи.
Когда мы высадились на берег, я увидела, что от самого берега в лес, за которым и находилось поселение, идет широкая тропа. Я закинула за плечи свою котомку и лук со стрелами, а потом поспешила вслед за дружинниками, следовавшими за Кокчей по тропе. Волкодав семенил за мной, радуясь твердой почве. Мы шли несколько минут, прежде чем вышли к широкой вырубке, за которой открылось поселение, огражденное высоким частоколом. Высокие широкие ворота были распахнуты, Кокча направился туда так уверенно, словно делал это часто. Он определенно был здесь не впервые, подумала я.
Увидев Кокчу и его людей, нам навстречу высыпали местные жители. Я стояла в стороне, пока он приветствовал почти каждого, кто подходил к нему. Смотрела на обнимающие его руки, на целующих его молодых девушек, отводящих потом покрасневшие лица, на пожилых мужчин, спешащих обнять молодого воина и смеющихся детей.
Когда, наконец, с приветствиями было покончено, мы двинулись дальше, мимо крестьянских домов, пока не остановились перед высоким крепким строением. Я сразу же, едва взглянула на него, поняла, что это и есть дом Хагена. Высокие двери венчали резные драконы. Они смотрели на всех свысока и щурили свои злые деревянные глаза. Дом был огромен, намного больше, чем отцовский.
Мы прошли внутрь. Кокча — первый, я с Космачом — замыкая шествие, и вскоре оказались в огромном зале, наполненном запахом горящих факелов. За длинным столом восседал седобородый могучий мужчина. Он взглянул на вошедших, и его лицо вмиг озарилось радостью, но, несмотря на это он не встал из-за стола, чтобы поприветствовать гостей, а остался сидеть, но Кокча сам подошел к нему и, склонившись, обнял.
Я огляделась. Зал был довольно богато убран, полы застелены соломой, стены завешены щитами. Мимо меня прошмыгнула молодая рабыня, я сделала шаг назад, пропуская ее.
— Мы ждали тебя не раньше весны, — услышала я голос того человека, который сидел за столом. Молодая рабыня наливала в его чашу вино, — Но я рад, что ты здесь. Несколько дней назад вернулся и Хаген.
— Где он? — обрадовался Кокча.
— На заднем дворе со своими людьми, — сказал ему мужчина, и внезапно я поняла, что этот человек, не кто иной, как сам Эйнар Безногий. Тут я скосила свой взгляд вниз, туда, где под столом должны были быть ноги мужчины, и только после этого поняла, почему его так называют.