— Об этом не может быть и речи! — вмешалась Гвиневра, снова поднявшись со своего места. — Заплатив этим варварам, мы признаем своё поражение.
— Ваше величество, против следующей атаки Винсдорф может не выстоять, — Юргенс предпринял последнюю попытку вразумить мать своего короля. — Тогда мы потеряем всё!
Но женщина была непреклонна. Под молчаливое согласие правителя, она вынесла свой вердикт:
— Тогда в ваших обязанностях сделать так, чтобы этого не случилось, граф Карлайл. Вы ответственны за защиту нашего прекрасного города! А если вы не справляетесь с возложенными на вас обязательствами, вы можете передать их более достойным. Язычников казнят на рассвете!
Слова лились бесконечным потоком, а Яра держалась из последних сил, чтобы не упасть прямо в тронном зале. Ей было очень плохо: наложенные лекарем швы саднили, тело ныло и горело. Но хуже всего было то отчаяние, которое охватывало её с каждой репликой королевы-матери. Каждое слово Гвиневры пронзало её снова и снова, словно заточенный клинок. А когда она ловила на себе взгляд проклятого язычника, последние силы неведомым образом покидали её, не позволяя Яре отвести глаз.
И Стэйн видел её боль. Он даже не обращал внимания на происходящее вокруг, сосредоточившись лишь на рыжеволосой ведьме. Впервые услышав её мелодичный голос, он почувствовал, как дрогнули потайные струны его души, о наличии которых Стэйн даже не догадывался. Её голос притягивал и завлекал, словно песнь морской сирены.
И каждый раз, когда их взоры скрещивались, боль в теле отступала, а сила и мощь разливались по его венам, будто переходя от неё к нему. И только когда одинокая слезинка скатилась по её щеке, Стейн моргнул и отвёл взгляд, а Яра, воспользовавшись моментом, устремилась прочь из тронного зала.
# # #
В темнице под замком было холодно и сыро. Кнуд только что покинул их, не дождавшись казни на рассвете. Остальные, стиснув зубы, мучились от полученных в сражении ран.
Эйнар был прав — они недооценили христиан. Оказалось, что среди них тоже есть достойные противники.
«И ведьмы», — добавил про себя Стэйн, прокручивая в пальцах нательный крест Яры.
Серебряный крестик на кожаном шнурке она потеряла в схватке с Кнудом и Бальдером, а Стэйн зачем-то его подобрал.
Услышав, как звякнула связка ключей, он спрятал его в рукав. А в следующий миг в скудном свете свечи Стэйн снова увидел её. В руке ведьмы был зажат клинок, а за спиной стояли ещё два воина и тот самый старик, что говорил на его родном языке. Сначала викинг решил, что Яра пришла его убить, не дожидаясь казни.
Она молча прожигала его взглядом, а в глазах её плескались ненависть, презрение и боль.
— Ты веришь в других богов, — произнесла наконец, — и все ценности, о которых известно мне, тебе чужды. Как и мне твои.
Старый Иакин сопел сквозь густые усы и усердно бормотал вполголоса, переводя Стэйну её слова.
Яра замолчала. Остальные северяне тоже притихли, внимательно слушая Иакина.
— Есть что-то, что для тебя священно? Что-то, что ты ценишь гораздо дороже своей жизни? —поинтересовалась она.
Звук её голоса завораживал, от него веяло сладким дурманом. Стэйну хотелось слушать его до бесконечности.
— Мой священный браслет, — уверенно отозвался викинг после паузы, — он для меня дороже жизни.
Услышав его слова из уст старого Иакина, Яра опустила взгляд на запястья северянина, скованные оковами. Туда, где в свете единственной свечи тускло поблёскивал медный браслет с витым орнаментом, напоминающим чешую, а оба конца его венчали драконьи головы.
Стэйн не лгал. На его родине эти браслеты передавались мальчикам по достижению двенадцатой весны. На своих священных браслетах северяне давали самые важные клятвы, включая обеты, неисполнение которых могло навлечь позор на весь род.
— Ты хочешь жить, Стэйн, сын конунга Вольфа из рода Ирвенгов? — спросила его Яра.
Ещё этой ночью северяне вернулись в свой лагерь, а уже на рассвете раненый Вильгельм и взятые в плен горожане стояли у ворот Винсдорфа.