Выбрать главу

Увеселительные сооружения тогда обозначали границу между «жирной» и «тощей» Европой, и, наверное, это было лучше, чем периметры ПВО и колючей проволоки. Просто жителям Финляндии предоставляется возможность заехать в гости к бедному соседу и, почти не упуская из виду родной пограничный пост, купить водки, перепихнуться и дешево заправить машину, словом, сделать то, что у себя оказывается невозможно или, по крайней мере, стоит значительно дороже. Аналогично вели себя немцы на польской границе, австрийцы на венгерской, греки на болгарской, а поэтому более бедные страны украшали свои приграничные окрестности небольшими лас-вегасами, где вы непременно отыскали бы пару ресторанчиков, казино, сувенирные магазины и стрип-бар.

Мы выехали из Питера глубокой ночью, встали в очереди на КПП Торфяновка под утро, а поэтому в приграничном потешном городке уже ничего не работало. Движимая невнятным импульсом, я двинулась на второй этаж, где стрелка с надписью обещала эротическое шоу. Как и во всем здании, здесь тоже было темно, но я дверь неожиданно открылась и, немного пошарив во мраке, я включила свет. Зал, в котором я оказалась, был похож на все те залы и холлы подобных мест, где мне приходилось бывать за свою богатую событиями жизнь. Я мигом сориентировалась и нашла туалет, выйдя из которого, оказалась в раздевалке для работниц.

Мне захотелось включить свет и здесь, чтобы осмотреться, и вдруг я застыла на месте. Тусклое мерцание ламп дневного света охватило убогое помещение с корявым туалетным столиком и зеркалами на стенах. Стульев, стоявших здесь, постеснялось бы и самое захудалое кафе. Все как обычно — вкладывая средства в интерьер зала для гостей, хозяева никогда не потратят лишнюю копейку на комфорт работниц. Сколько раз я сама сталкивалась с этим. А сейчас я забыла об усталости и разглядывала незатейливые вешалки с прозрачными уборами для танцев, брошенные небрежно косметички, свалянные по углам туфли на высоком каблуке и коробку из–под презервативов, раскрытую, которая торчала из урны, стоящей перед дверью в туалет. Как жалко и ничтожно все это выглядело в предутренний час!

Но вдруг я представила, что невидимая, продолжаю стоять, а передо мной прокручиваются другие часы этого места: вот уборщица, вяло матерясь, возит по полу мокрой шваброй, вот приходят девушки, они отдохнули и теперь разговаривают, смеются, дешевые тряпки обнимают их молодые тела и преображаются в роскошные наряды, скромные помада, крем и тени делают юные лица соблазнительными, а ножки в разношенных туфлях заставляют биться чаще пульс клиентов. Они на подиуме, играет заводная музыка, улыбчивый бармен смешивает напитки, а посетители ждут, кто первая обхватит шест и закружится в танце.

Без них все это мертвое, вдруг осеняет меня, без них, милых, живых, теплых, все вообще прах и тлен, все вокруг них ничто, и только они, несчастные шлюшки, такие же, какой была я, придают смысл всей тошнотворной карусели, в которой нет ничего светлее и достойнее, чем их нежное порхание вокруг шеста. И я поняла, что должна сохранить их, сберечь их дыхание, краткое, как жизнь бабочки, сделать так, чтобы люди узнали их позор и их любовь. И если есть хоть какой–то смысл в их существовании, я попытаюсь рассказать о нем, потому что было время, когда я твердо решила стать проституткой, а значит, в этом тоже должен был скрываться тайный смысл, который теперь, оглядываясь назад, мне предстоит найти.

*.*.*

Жизнь моя была бы другой, если бы я родилась в Токио, Санта-Монике или, хотя бы, в Малаховке. Однако я появилась на свет именно в районном городке Полесске Брянской области, что весьма ограничило дальнейший мой выбор. Здесь тихо и счастливо до 1986 года жили мои родители, про которых я, в отличие от множества своих будущих коллег, не скажу ничего дурного. Напротив, я их всегда любила и люблю поныне, когда осталась в живых только мама. Отец мой работал пожарником, и это был умный и достойный человек, принадлежавший к поколению брежневской эпохи, далекому от мыслей о карьере и связанных с ней партийных и комсомольских дрязгах. Как и многим другим в то время, ему по душе было бытие сторожей, дворников, операторов котельных и прочего люда, не обязанного появляться на всяческих собраниях, слушать политинформации и клеймить империализм. Собственно, он все правильно рассчитал, мой отец, но он не мог предвидеть Чернобыль, и с этого начались наши бедствия.

Мне было 11 лет, когда он вернулся из чудовищного пекла, и я, соплячка, поняла сразу, что его скоро не станет. Как–то прочла это в его глазах. Ему не было и сорока, и он еще сопротивлялся около пяти лет. В последние годы мы с мамой попеременно за ним ухаживали, и я закончила кое–как школу, в которой мама преподавала русский язык и литературу. Мне исполнилось 17 лет, когда распался Союз, я получила никому не нужный аттестат, и мы похоронили папу. Чиновники собеса почему–то решили, что никаких льгот нам не полагается, возможно, мама не умела договориться с кем надо и дать взятку, но факт остается фактом — денег у нас было в обрез. И вот я стала думать, что раньше, ведь, когда родителей было двое, мне было можно читать целыми днями, гулять и заниматься легкой атлетикой, а теперь все это закончилось разом, и значит, мне тоже надо начинать зарабатывать деньги.