Виктория огрызнулась.
— Я, жестокий? А вы знаете, что через три недели, после того, как я сдалась в ответ на надоевшие уговоры Рэндольфа выйти за него замуж, старший брат моего покойного мужа умер и мой сын стал лордом Рирдоном? Три недели! — она впилась в них взглядом. — Мне не хватило до того, чтобы наконец назваться леди Рирдон, три несчастных недели!
Миртл усмехнулась.
— И это была ошибка Рэндольфа, я так полагаю?
— Конечно, это была его ошибка, — отрезала Виктория. — Он украл у меня возможность стать одним из столпов высшего общества! С этим титулом и деньгами Натаниэля у меня могло бы быть все!
— Бедный Рэндольф, — тихо проговорила Вилла.
— Несомненно, — отозвался Натаниэль.
Миртл погрозила своей тростью Виктории.
— Ты имеешь в виду, что ты наказывала моего бедного мальчика в течение тридцати лет, за то, что он женился на тебе на три недели раньше?
Виктория обежала глазами комнату, очевидно, в поисках поддержки. Ее взгляд упал на Виллу.
— Ты думаешь, что я мелочная и честолюбивая. Я могу прочесть это на твоем лице. Но подожди, леди Рирдон! — слова вылетали из ее рта, словно слишком долго сдерживаемый поток. — Скоро ты осознаешь, что у женщины нет ничего, никакого положения в мире, кроме того, которое обеспечивает ей ее муж, и которое он может в любой момент отобрать! Как только ты свяжешь себя с мужчиной, ты становишься просто его отражением. Ты думаешь, что он исполнит твои мечты, но он не заботится об этом. Мужчины озабочены только своими собственными интересами, своими собственными удовольствиями. Когда первоначальные романтические порывы пройдут, ты станешь для него пустым местом, точно так же, как я стала никем для Томаса, и еще меньше чем никем для Рэндольфа.
— Мой племянник никогда плохо не обращался с тобой, — твердо заявила Миртл.
— Плохо обращался со мной? — Виктория рассмеялась холодным, деланным смехом. — Нет, он никогда не бил меня, никогда даже не отругал меня. То, что он сделал, была гораздо хуже. Он просто объявил меня невидимой. Даже когда его настигла болезнь… Я подумала: «Слава Богу, наконец-то он будет нуждаться во мне» — но этого не случилось. Он все так же не допускал меня к себе, запирался в своем кабинете, в своих комнатах, отгораживаясь ото всех и постоянно бормоча что-то про себя. Я начала бояться, что он сошел с ума, но доктор сказал, что это последствия тоника, который принимает Рэндольф, что он говорит себе под нос, что он, кажется, не может контролировать свои слова.
Натаниэль похолодел. Рэндольф не смел позволить кому-то приблизиться к себе. Господи, был ли когда-нибудь другой человек, настолько полный тайн, как Старик? Глава шпионской сети, посвященный во внутреннюю работу самых секретных правительственных агентств, Рэндольф должен был жить в страхе выдать слишком много. Неспособный кому-либо доверять, даже себе, Рэндольф удостоверился, что никто и близко не подойдет к нему.
А что насчет Виктории? Что за жизнь она должна была вести, привязанная к человеку, который так мало заботился о ней, который был одержим обязанностями, которые он не мог объяснить…
К человеку, похожему на меня.
Взгляд Натаниэля метнулся туда, где сидела Вилла, ее внимание было поглощено Викторией, на глазах выступили слезы симпатии к боли, которую испытала его мать. К той боли, которую Натаниэль никогда не видел, и никогда не трудился увидеть. К боли, которая сделала ее ожесточенной. Он обвинял ее в этой ожесточенности, несмотря на то, что сам ощущал уколы от отсутствия интереса со стороны Рэндольфа.
Рэндольф в своей самопроизвольной изоляции, со своими всепоглощающими обязанностями, ранил их всех и самого себя тоже.
Должен же быть иной способ объединить жизнь и долг, не так ли? Или Вилла будет осуждена на ту же ожесточенность, которая поглотила Викторию? Будет ли он сам осужден на болезненное одинокое существование, подобно Рэндольфу, удалившись от любых контактов или утешения ради своих обязанностей?
Когда Миртл начала неистово защищать своего племянника, Натаниэль поднял вверх руку.
— Я также думаю, что замужество с моим отцом, возможно, не было полным радостей, — тихо проговорил он. — Его работа значила для него гораздо больше, чем любой простой человек.
Виктория послала ему ошеломленный и странным образом уязвимый взгляд. Очевидно, она не ожидала какой-либо защиты с его стороны.
— А что касается того, чтобы быть жестокой, — Виктория тряхнула головой, но отошла на один шаг от Миртл, — как вы смеете обвинять меня…
— Виктория, ты не была нисколько не удивлена заявлениями Принца-Регента, — прервала ее Миртл. — Если ты не можешь быть правдивой ради своего сына, возможно, ты сделаешь это ради своей собственной пользы. Скажи правду, всю до конца, прямо сейчас, и я обеспечу тебя доходом в две сотни фунтов в год.
Виктория переводила взгляд с одного лица на другое, было очевидно, что ее напряжение росло. Вилла почти могла видеть, как в ее голове крутятся колесики. Отвергнуть предложение Миртл, цепляясь за свою жестокость, и вечно зависеть от снисходительности Натаниэля и Виллы.
Или выпустить всю темноту на волю и в то же время освободить себя. Этих денег было достаточно, чтобы жить с определенным комфортом, даже с роскошью. Вилла затаила дыхание, по-настоящему не уверенная, какой путь выберет Виктория.
— Ну хорошо, — Виктория медленно опустилась в кресло. — Он знал. Он подозревал что-то в этом роде, еще до того, как появились официальные новости. Я пыталась убедить его, что это не так. А он вел себя так, словно твой позор ничего не значил, — продолжала Виктория. — Я ожидала, что он будет презирать тебя за то, что ты сделал. Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Таниэль знает свой долг. Он узнает, что я всего лишь выполняю свой». Как будто предать всех нас, поставить нас в неловкое положение, навсегда погубить мое положение в обществе — словно это все ничего не значило! А затем он закрыл передо мной дверь, как он делал это каждый день нашей совместной жизни. Если бы я могла, я бы сожгла эту проклятую дверь кабинета!
Таниэль знает свой долг. Эти слова пронзили Натаниэля словно копье. Мог ли Рэндольф знать? Мог ли он все это время знать, что Натаниэль работает на Корону, что принятие на себя позора «Рыцарей Лилий» было актом патриотизма?
Он узнает, что я всего лишь выполняю свой.
Натаниэль ощутил, как внутри него старая и незаживающая рана начала затягиваться. Рэндольф каким-то образом знал, вероятно, знал даже о том, что Натаниэль является членом Королевской четверки, и таким образом просто сыграл свою роль. Не осмеливаясь узнать больше, чем он предполагал, из-за риска подвергнуть себя опасности, и не желая скомпрометировать жертву Натаниэля любым признаком прощения, Рэндольф поддержал его единственным способом, который, как он полагал, был ему доступен — полностью согласившись с этим обманом.
Натаниэль крепко и надолго зажмурил глаза. Рэндольф, ты чертов идиот. Ты никогда не сможешь — никогда не смог бы — подвести меня.
Когда он открыл глаза, Натаниэль увидел, что Вилла смотрит на него с теплотой и симпатией. Она, возможно, не могла знать, что за мысли проносились в его мозгу, но было вероятно, что она смогла различить, что он почувствовал какое-то облегчение, потому что она нежно и весело улыбнулась только ему.
Виктория подняла голову, в ее глазах блеснул гнев.
— Но тогда Рэндольф никогда не чувствовал то же самое ко мне. Он сказал мне, что он отверг тебя частично из-за того, что хотел держать тебя подальше от меня. От меня! Можете себе представить?
— Как же, рассказывай, — протянула Миртл.
— Рэндольф никогда больше по-настоящему не поговорил со мной, — она позволила своим плечам опуститься, словно сбросила с них тяжелый груз. — Так что да, когда он умер, он знал правду.
Вилла ничего не сказала, только пристально смотрела на Натаниэля поверх головы его матери. Он закрыл глаза на некоторое время, затем глубоко вдохнул.