Куры, завидев его, шумно разбежались, а маленький петух еще долго клокотал, словно закипающий на слабом огне чайник.
Пустой трамвай, дребезжа и громыхая, довез Шурика до центра, и он, сам того не желая, очутился в толпе у витрин городского универмага.
Между стекол, на пыльном и крупном гравии, стояла томная женщина-манекен, попирая гравий слегка ободранной ножкой. Женщина, сделанная из папье-маше, была задрапирована в кусок яркого ситца, конец которого живописно свисал с ее тонкой, зазывно протянутой вперед руки. Рядом с ней, верхом прислонясь к стеклу, стоял стенд «Смотрите на экранах области». К нему были приклеены жирные фотографии — кадры из кинофильмов.
Шурик вспомнил, что Нина когда-то всерьез мечтала сделаться актрисой кино или дикторшей на областном телевидении. Потом она хотела выучить английский язык и стать переводчицей. А кончилось все это тем, что, окончив школу, ни в переводчицы, ни в актрисы кино, ни в педагогический — единственный в городе — институт Нина не попала и пошла в продавщицы.
Сначала она работала в маленьком железнодорожном магазинчике, который располагался неподалеку от паровозного депо. На его вывеске стояли загадочные буквы «ОРС НОД» — смысл их для Шурика надолго остался тайной.
Потом Нина перешла сюда — в универмаг, в обувной отдел. И сразу же у нее из-под носа унесли новенькие югославские туфельки вместе с коробкой. Она так тогда переживала, так плакала, что Шурик и сейчас пожалел ее.
Он так и вошел в универмаг через крутящиеся двери, ругая себя за неуместную жалость.
На первом этаже универмага продавались телевизоры, радиолы на ножках и магнитофоны. Покупателей в этом отделе не было, и продавцы, молодые ребята в синих одинаковых халатах, развлекались, испытывая, как им и положено, новый товар, — заводили наимоднейшие пластинки. От криков на иностранных языках голова у Шурика загудела и начала резонировать, как пустая, и он бегом поднялся по лестнице на второй этаж.
В левом крыле второго этажа продавали готовое платье, а в правом — обувь. Там, где обувь, Нины не было.
«Выходная, — решил Шурик. — Или отпросилась. Картошечку копать, самогон пить… Нет, милиционеру самогон неудобно, он казенную употребляет. «Боевую», как Саня-«москвач» говорил».
Вспомнив о Сане, Шурик пробормотал себе под нос что-то неразборчивое и покраснел. По спине потекли противные струйки пота.
Продавщиц, знакомых по прежним временам, Шурик тоже не увидел, но и мимо незнакомых прошел как-то воровато и с опаской. Он боялся быть узнанным и осмеянным и стеснялся немодно узких брюк. Штатский наряд казался настолько легким, что Шурик чувствовал себя раздетым. От этого было еще неудобней.
Он решил убраться из обувного отдела подобру-поздорову, но уже у самой лестницы, у безлюдного отдела с резиновой обувью — сапог не было, а галош никто не покупал, — Шурику встретилась босая и беременная цыганка. Она приперла его огромным животом к прилавку и зашептала горячим голосом:
— Красавец, разменяй пятьдесят рублей, золотой!
Шурик растерянно уставился на бородатый цыганкин подбородок. «Сколько же ей лет?» — подумал он и принялся нерешительно отнекиваться.
Цыганка, однако, не отставала.
— Ведь есть у тебя деньги, — энергично наступала она, — вижу — есть! Разменяй, помоги человеку!
— Нету, — мотал головой Шурик.
Он затравленно озирался по сторонам, ища поддержки. От цыганки пахло потом и «Шипром». Она пронзительно и базарно — все услышали, весь магазин, — закричала:
— А зачем в магазин без денег пришел?! — и тяжело задышала Шурику в лицо.
— А я из милиции, — неожиданно ответил Шурик.
Это веское слово подействовало магически, цыганка моментально исчезла, даже шороха ее цветастых юбок не осталось.
Девчонки-продавщицы в халатиках, перешитых каждый на свой манер, весело захохотали. Они с интересом разглядывали Шурикову сверхкороткую прическу. Одна, самая маленькая и самая смелая, спросила, кокетливо улыбаясь:
— А вы правда из милиции?
— Правда, — буркнул, не глядя на нее и переминаясь с ноги на ногу, Шурик. А что ему оставалось делать?
— Вас, наверное, Алфеева интересует? — томно вздохнула девушка. — Я знаю, вы ей в институт готовиться помогаете… — Она повернулась к подругам и, кажется, подмигнула им. — А она сегодня выходная. К ней муж, говорят, скоро должен приехать… А что, скажите, в милиции теперь все так коротко стригутся? Как в армии? Или это только вы один?
Шурик бежал. Бежал с позором, проклиная дотошную продавщицу, настырную цыганку и свои ноги — за то, что они занесли его в универмаг.