Милиционер, слушая Шурика, терпеливо улыбался, только правое веко у него подрагивало, не подчиняясь воле. Нина порывисто встала и, отвернувшись от обоих Шуриков, загремела вилками. Говорить стало не для кого, и первый Шурик поднялся и ткнул кулаком в податливую перину.
— Проводи меня, Нецветаев! — мотнул он головой.
— Водку с собой возьмешь или как? — спросил тот, взболтнув оставшееся в бутылке.
— Издеваешься? — поднял брови первый Шурик.
— Нет, что ты, — ответил второй Шурик, снимая с гвоздя штатский пиджак. — Пошли, Алфеев!
— А что? Алфеев — хорошая фамилия, — заявил первый Шурик. — Вот и Нина скажет. Правда, Нина?
У Нины задрожали плечи.
Всю коротенькую дорогу до своего дома первый Шурик размахивал фотографией чужой Наташи. Она была уже изрядно помята, но Шурика это заботило мало. Он не умолкая тараторил о Москве, разводе и необыкновенной любви. Второй Шурик шел, отстав от него на шаг. Он боялся очутиться к первому Шурику спиной и потому осторожничал.
Улица была пуста. Фонари не горели.
— Ты, Нецветаев, не уходи, — попросил первый Шурик, — подожди меня, я сейчас!
Сначала громко хлопнула калитка, потом дверь в дом. Шурик со стыдом вспомнил, что забыл запереть ее, уходя, и нервно рассмеялся.
— Где ты был, Шура? — тихо спросила мать, поднимая на сына свои заплаканные глаза.
— Сейчас, мама, погоди минуточку, — ответил Шурик.
Он рыскал глазами, отыскивая ремень.
У порога, раздвинув носки по-уставному — на ширину приклада, стояли его сапоги. Мундир со множеством значков висел на вешалке, обшитой серой парусиной. На ней обычно висело зимнее пальто, которым мать очень гордилась. Ремня не было видно.
— Нет, как назло, — выдохнул Шурик.
Его глаза наткнулись на серую коробку с пластинками. Прикрытая вышитой салфеткой, она стояла на радиоле. Шурик, уронив на пол салфетку, схватил ее и, неся ее впереди себя, как поднос, выскочил на улицу.
— Я сейчас, мама! — крикнул он уже от калитки.
Второго Шурика нигде не было видно. Первый растерянно огляделся. «Испугался… ушел», — мелькнула мысль.
— Ты где, Нецветаев? — на всякий случай позвал он.
Коробка была тяжелая.
— Здесь, — ответили из темноты.
Второй Шурик вышел из-за дерева, с неожиданной стороны.
— На, возьми, — сказал первый Шурик, передавая ему коробку с пластинками. — Ей отдашь. Я тут кокнул одну… нечаянно. Пусть не обижается. И вот что, Нецветаев… — Первый Шурик замялся, подбирая слова. — Ты на ней женись все-таки, раз так вышло.
— А что тут? Пластинки? — спросил второй Шурик. Он взвесил коробку на ладони и взял ее под мышку. Пластинки глухо громыхнули.
— Так женишься… или как? — настаивал первый Шурик. — А, Нецветаев?
— Это мы уже обсудили, — ответил тот, помолчав. Голос у него был тихий, убаюкивающий.
— Гляди, не обмани! — дернулся первый Шурик.
— Ладно-ладно, — ответил второй. — Слушай, а ты сам в Москве-то бывал, Алфеев?
Он спросил об этом так безразлично, что первый Шурик не почувствовал подвоха.
— Нет пока, — ответил он, беспечно запрокидывая голову. — Побываю еще! Какие мои годы?
Звезды на небе исполняли какой-то замысловатый танец — двоились, троились, сливались вновь и выписывали на черном стремительные зигзаги.
— А где ж ты тогда с этой своей познакомился? — быстро спросил второй Шурик. Голос его прозвучал уверенней, громче. В нем проскользнули нотки торжества.
Первый Шурик оторвался от созерцания танцующих звезд и с трудом вник в суть вопроса.
— А иди ты, Нецветаев, к такой-то маме отсюда, понял? — ответил он, сникнув, и ушел сам, опасаясь не сдержаться.
В дом первый Шурик вошел браво, держа спину прямой, и сразу же увидел свой ремень. Свернутый, он мирно лежал на стуле. Шурик отвел глаза. На столе стоял желтый стаканчик из вощеной бумаги. Мать уже успела насыпать в него соль. Сама она, зябко обняв себя за плечи, ждала сына на пороге.