Повариха тряхнула головой и заревела еще безутешней, в голос. Захар Иванович присел рядом с ней, осторожно обнял ее за плечи и почувствовал, как сотрясается ее дородное, жаркое тело.
— Давай уедем отсюда, Захар, — всхлипнула повариха и погладила обнимавшую ее руку. — В татары поедем или еще куда… Там тоже есть чего бурить, без работы не останешься. И я при тебе буду. — Она вытерла глаза кулаком. — Поедем, Захарушка. Не могу я тут. Тяжко мне, неуютно. Места я себе найти не могу.
Захар Иванович успокаивал ее, ласково и молча гладил ее плечи, а сам, напрягаясь мучительно, прислушивался к тому, что происходит за перегородкой. «Ушел Евстифеев или толчется? — лихорадочно соображал он. — Дверь вроде хлопала… Или нет? Слушает, не иначе! А чего услышать хочет? И так все ясно. Скоро и узаконим, и нечего.?. Ладно, черт с ним! Пускай слушает, ежели охота».
— …квартиру получим, — продолжала, потихоньку успокаиваясь, повариха. — Квартиры, Захар, семейным сразу дают, в первую очередь. Мебель себе купим, пианино…
— Чего-чего? — переспросил ошарашенный Захар Иванович.
Слезинки, размерам которых так поразился Евстифеев, исчезали с лица поварихи, исчезали бесследно. Вот дрожит она, а чуть оглянешься — и нет ее уже, улетучилась. «Испаряется. А?» — подумал Захар Иванович.
— Пианино, — настойчиво повторила повариха и, утерев передником зареванное лицо, уничтожила все слезинки зараз.
— А ты что, умеешь? — спросил Захар Иванович, со страхом ожидая утвердительного ответа.
— Нет, — ответила она, — не умею. Детей научим…
— A-а, вон ты как рассудила, — обалдело пробормотал Захар Иванович. — Детей… Ну, раз детей, тогда, конечно… Эх, закурить бы сейчас! — сказал он, по привычке хлопнул себя по карманам и беспомощно огляделся.
«Вот это да! Вот дает баба! — думал он смятенно. — И все-то она распланировала, все успела! И пианино, и детей… А когда те дети вырастут, чтобы на пианино-то играть, если они еще и родиться не успели?»
— На базар стану ходить, — мечтала вслух успокоившаяся повариха. — Все нормальные люди ходят на базар. Приносят свеженькое, есть с чего готовить. Одна радость. А тут… Надоели мне консервы, с души, как гляну, воротит. Ты с работы придешь, а обед уж на столе ждет, горяченький. Все как у людей, Захарушка. Слышишь?
— Слышу, Маша, слышу, — послушно, как завороженный, ответил Захар Иванович, представляя себе и дымящуюся тарелку на чистой скатерти, и оскаленное пианино, и роскошную пепельницу из тяжелого стекла, и пачку «Беломора» ленинградской фабрики Урицкого возле нее…
Повариха внезапно вскочила и бросилась к окну.
— Ой, — радостно воскликнула она, — Веничек наш идет! С мешком со своим! Совсем как старичок…
Поднялся и Захар Иванович. «Молодец, Венька, — подумал он, хватаясь за спину. — Тоже ходит, любовь заставляет. Дождь ему не дождь, грязь ему не грязь. Глянуть бы — к кому… Пианино, — покрутил он головой. — Нет, это надо же! Маршал, а не баба! Стратег!»
4
Губы у Веньки были вымазаны чем-то коричневым, поэтому казалось, что они еще сырее, чем на самом деле. Венька так долго топтался у порога, очищая от грязи сапоги, что Захар Иванович не выдержал и высунулся наружу.
— Ну, чего ты, Вениамин? — едва сдерживая нетерпение, спросил он. — Заходи давай.
— Сейчас, Захар Иванович, одну минутку, — с достоинством ответил Венька и широко, как победитель, улыбнулся. — Что, обедали уже?
— Обедали, обедали, — подтвердил невесть откуда взявшийся Евстифеев. — Сигарет принес? — спросил он, пощипывая свою бородку.
Венька передернул плечами, и тут же ему пришлось поддержать соскользнувшую с плеча сумку.
— А как же! — гордо заявил он. — Двадцать пачек!
«Уходил куда-то, совести хватило, — подумал Захар Иванович, косясь на Евстифеева. — Молодец, хоть и бородатый».
— Заходи, ребята, заходи! — поторопил он.
Войдя с достоинством в дверь, Венька оглядел пустой, чисто вытертый стол, сглотнул слюну и швырнул свою сумку на кровать. Отягощенный задний карман тащил его брюки вниз. Венька поддернул их и затолкал на место выбившуюся из-под ремня рубаху в клетку. Из-за перегородки, улыбаясь, вышла повариха. Она успела умыться, и заметить на ее лице следы недавних слез было невозможно. Захар Иванович еще раз смог подивиться на женскую природу.
— Пришел, Веничек? — жалостливо спросила повариха, хотя и так было ясно, что Венька пришел, вот он стоит, живой-здоровый, целый-невредимый, улыбающийся во все лицо. — Кушать небось хочешь?
— Хочу, — признался Венька и украдкой потрогал оттопыренный задний карман. — Не так чтобы очень, но все-таки… — Венька проглотил слюну. — А я вам, тетя Маша, подарок принес.