Строй, томясь, слушал старшину. То, что в строю разговаривать не положено, знали все — это записано в уставе. И пословицу «Служи по уставу — завоюешь честь и славу» тоже знали. Висел в казарме такой плакат.
— А я не новая сторублевая, чтоб нравиться всем подряд! — громко, быстро и весело брякнул Санька прямо из строя.
Наглость была неслыханная. Старшина оторопел. Видно, поэтому он и забыл наказать нахала, объявить ему еще одно взыскание — за разговорчики в строю.
— Ну, «чепешника» господь послал, — сказал он. — Давно у нас таких не было. Ох, давно!
После этого случая, который надолго запомнился всей роте, старшина начал звать Саньку «чепешником». Санька это звание с честью оправдал. Вася Танчик, который быстро понял службу, предсказывал ему дисбат, но все как-то обошлось.
— У меня счастливая звезда, — отвечал Санька.
И правда, на гауптвахте он побывал всего раза три, однажды в одиночке, хотя, по мнению Васи, заслуживал гораздо более строгих наказаний.
— Сошел наш «чепешник», — ответил Шурик, спросонья смутно вспоминая утро и то, как зяб и дрожал собачьей дрожью. — Он самолетом решил лететь, экономить время!
— Да? — ничуть не удивился Вася. — А адреса случаем не оставил?
— Как же! У меня есть, — зевнул Шурик. — И адрес, и телефон. Длинный — две буквы и пять цифр!
— Тетрадь он забыл, — сообщил Вася. — Ребята утром обнаружили. Хорошая тетрадочка! Жаль, исписана вся, живого места нету. Возьми — пошлешь. Или как знаешь…
Шурик кулаками протер глаза и взял. Тетрадь и впрямь была хорошая. В твердом переплете благородного вишневого цвета, с кармашком, календарем на два года и алфавитом для адресов и телефонов. На каждой голубоватой страничке, в уголке, стояла дата и название дня недели — на русском и английском языках.
Саня-«москвач» всю тетрадь исписал адресами, песнями и анекдотами. Анекдоты были записаны неряшливо, — видимо, второпях, чтобы не забыть, — зато уж песни каллиграфическим почерком, каждая буковка отдельно от другой. В оттопыренном кармашке помещались фотографии — Санька во всех видах: с автоматом Калашникова, пистолетом Макарова и просто так, с засученными рукавами. Везде «москвач» имел грозный вид, а во рту окурок сигареты.
И лежала в том кармашке еще одна фотография — девичья. «Саня! Я бросила курить, чего и вам желаем…» — разгонисто было написано на ее обороте. Ниже стояла подпись: «Наташа». А еще ниже был небрежно изображен цветок о пяти лепестках, отдаленно напоминавший ромашку.
«И правда красивая», — решил Шурик, разглядывая эту Наташу, которая курила, а потом набралась воли, взяла да и избавилась от этой пагубной привычки, чего и другим желает.
Шурик — для верности — расстегнул карман, вынул военный билет, а из билета фотографию Нины, жены своей. Снята Нина была в городском саду, у круглого бетонного фонтана, который никогда не работал. Любительская эта фотография, уже успевшая пожелтеть на уголке, была хуже Наташиной, сделанной где-то в ателье, профессионалом, а сама Нина — лучше.
«Если дорог оригинал, береги копию», — в тысячу первый раз перечел Шурик на обороте. Надпись ему нравилась. «А что? Простая», — подумал он, перевернулся на спину и снова сравнил фотографии. И снова Нина оказалась лучше.
Шурик довольно вздохнул и принялся листать тетрадь, глазами скользя по текстам знакомых песен. Оказалось, что тетрадка вставляется в переплет, исписал — вынимай и вставляй новую. Шурик подергал тетрадь, и неожиданно к нему на грудь упала новая розовая десятка, сложенная пополам. Упала и встала Домиком — выпала из-под переплета.
«Вот это да! — изумился Шурик. — Как же он теперь без денег-то?» Ему захотелось куда-то бежать и что-то делать, но куда и что — он не знал, поэтому остался лежать на месте. Решил, что у Саньки, наверное, еще есть деньги, и успокоился окончательно. «Домой приеду — вышлю по почте, — подумал он, — и тетрадку, и десятку. Все разом».
Шурик вложил нечаянно найденную десятку в свой военный билет, чтобы не потерять ненароком, и туда же сунул фотографию чужой девушки — неизвестно зачем. Чтобы рядом с Ниной полежала. Потом закрыл глаза и стал думать, кто лучше — Нина или Наташа.
Все время получалось — Нина.
2
На вокзале Шурика никто не встретил, хоть он и посылал телеграмму. Сколько он ни вглядывался в толпу, ни мамы, ни Нины не увидел. Сразу почувствовал себя усталым после многодневной дороги и присел на чемодан.
По быстро опустевшему перрону, мимо киосков, торговавших газированной водой, мороженым и всякой снедью и закрытых в этот час, медленно, будто это не перрон, а бульвар, бродила пара — юный морячок с черно-желтыми гвардейскими лентами на бескозырке, белобрысый, как Саня-«москвач», и чем-то неуловимо на него похожий, и девушка с распущенными по плечам волосами. Несколько поодаль прохаживалась полная женщина в шумящем плаще. Она украдкой зевала.