— У нас Герка смыслит в этом деле, — сказал Боженькин. — Немножко, правда. Надо ему сказать.
— Да? — вяло удивилась воспитательница. Она помахала рукой, отгоняя комаров, и поежилась. — Что ж, скажите. Будем вам признательны. Может, он что-нибудь и сделает, случаются же чудеса. А то скучно… И дайте сигаретку, пожалуйста… У вас есть? Кусаются! Может, хоть дыма побоятся.
— Прошу! — Боженькин дал ей сигарету и зажег спичку. — А давно вы тут?
Воспитательница неумело затянулась и ответила:
— Два года! Может быть, мы пройдемся с вами? Что-то мне неспокойно сегодня. Всё посторонние чудятся. Не обижайтесь, не вы. Вы — гости, мы вам рады. Другие… У нас, правда, есть сторож, но он спит… как и положено сторожу! Пойдемте?
Боженькин кивнул, встал, и они медленно двинулись по дорожке к темному флигелю с высокой крышей. Фонарик воспитательница не включила.
— Батарейки — дефицит, — пояснила она, сорвав с куста листок и покусывая его. — Приходится экономить…
Боженькин понимающе кивнул:
— Да. И в городе так, — и поддержал ее за локоть.
За кустом кто-то притаился. Явственно слышалось едва сдерживаемое дыхание. Воспитательница ойкнула и, отступив на шаг, прижалась к Боженькину. Включить фонарь она, конечно, не догадалась.
— Кто там? — прошептала она.
— Не знаю, — ответил Боженькин и широким, смелым жестом раздвинул куст.
За ним, у глухой и облупленной кирпичной стены, обняв себя за плечи, стояла девочка. Боженькин сразу узнал ее. Это она по его просьбе закрыла форточку, она пригласила Сашу Стремоухова танцевать — опозорила себя и его.
— Таня, что ты здесь делаешь? — спросила воспитательница. Она уже справилась со смущением, включила ненужный теперь фонарь и успела напустить на себя строгость. — Ты почему не спишь?
— А вам-то что? — дерзко ответила дрожащая девочка, и Боженькина восхитила ее смелость.
Воспитательница беспомощно блеснула очками, дернула плечиком и молча прошла мимо строптивой девчонки. Пятно света метнулось и побежало впереди. Боженькин двинулся следом. «Как она убежала? — оглядываясь, подумал он и споткнулся обо что-то. — А Сашка тюфяк все-таки! Обидел человека. Потоптался бы. Кажется, Мог. А она стоит, зябнет! Зачем, спрашивается? Переживает… Такие истории, они черт знает к чему могут привести! И приводят…»
— Они у нас все такие невоспитанные, грубые, — сказала воспитательница, вздохнув. — Я когда ехала сюда, думала, что все здесь будет иначе. Хотелось помогать, делать добро. Нет, честное слово! Все-таки сироты… — Воспитательница помолчала. — Не получилось. Ни помощи, ни добра. Не сумела я. Они меня не любят, я знаю. И я их не люблю, хотя это, наверное, очень плохо. Скажите мне, — вдруг потребовала она, — плохо это или нет?
— Не знаю, — поколебавшись, ответил Боженькин. — Здесь трудно быть судьей. Хорошего, конечно, мало, что и говорить, но, с другой стороны, сердцу не прикажешь, верно? Правильная пословица. Может, вам работу сменить?
Воспитательница криво усмехнулась в темноте.
— Легко сказать — сменить! Вам хорошо, консерваторцам, а у меня крест — распределение…
«Ох, тетеря! Ох, Герка! По морде следует давать за такие вещи…» — подумал Боженькин, возмущенно сжимая кулаки, и с горечью признался:
— Какие мы, к чертям, консерваторцы? Мы из музучилища из областного, до консерватории нам далеко. Сашка, может, когда-нибудь и поступит, скрипач наш, да и то вряд ли… Это вам Герка сболтнул, я знаю. Он это любит — дым в глаза!
— Ах, это все равно, — сказала воспитательница, взмахнув рукою. — У вас — музыка. Я сколько книг перечитала — гору, даже вспомнить страшно, а толку? А толку чуть! Системы, методы, способы педагогического воздействия… Петя К. натворил то-то и то-то, он был плохой, катился по наклонной плоскости. Куда? Куда катятся по наклонной?.. Вы применили к нему способ воздействия номер семь, описанный на такой-то странице, и Петя К. сразу стал хорошим. Он больше не катится и не делает того-то и того-то. Так в книгах. А в жизни? В жизни все не так. Петя К. — это одно, а вот такая Таня — совсем другое. Схема и живой человек. Ее способом номер семь не переделаешь. Они такие разные все здесь, что просто руки опускаются, честное слово!
— Да, в жизни все сложней, — согласился Боженькин. — У вас сигарета погасла. — Он чиркнул спичкой и, пряча ее в ладонях, дал воспитательнице прикурить. — А разные — это хорошо. Жизнь как симфонический оркестр, я так себе представляю. Огромный такой оркестр, полного состава. Один, скажем, на тубе играет, а другой флейтист. Или вот армию возьмите. Конечно, унификация, но если и там люди совершенно одинаковыми будут, их даже и построить не удастся. Строят-то по росту: один выше, другой пониже чуток. Один, скажем, рисует хорошо — плакаты пишет, боевые листки, второй — запевала отменный, а третий по футболу отличается…