— Взрослеет девочка, стесняться начала, — с улыбкой сказал Пиксанов. — Знаете, товарищ полковник, в части, где я начинал — еще «ТБ-3» были, вы же помните, — служил старшина. Имел детей тринадцать человек. Так что мы далеко не рекордсмены, и напрасно вы…
— Сдаюсь, — ответил Гоголюк, поднимая огромные ладони. — Простите за неуклюжесть, Маргарита Алексеевна. Не хотел вас обидеть, наоборот… Давай, Василий Сергеевич, показывай свои апартаменты!
В новом пятиэтажном ДОСе[1] Пиксановы занимали четырехкомнатную квартиру. Для того, чтобы комнат было именно четыре, в перегородке между трех- и однокомнатной квартирами проломили дверь. Поэтому Пиксановы имели две кухни и две ванные, две входные двери с одинаковыми замками и два туалета. «Основное удобство, — смеялся подполковник. — Иначе пропали бы у моей гвардии штаны!»
В квартире напротив жили офицеры-холостяки, молодежь, а среди них и Володя, и получилось так, что время вне службы он чаще всего проводил у Пиксановых, на более тихой и маленькой — «родительской» — половине квартиры, отделенной от «детской» двумя кухнями.
Маргариту Алексеевну молодые офицеры за глаза называли «мамашей», хотя были осведомлены, что ей нет еще и сорока. Она знала об этом прозвище, но не обижалась. «Наши мальчики», — ласково говорила она.
Перед отъездом в отпуск Володя зашел к Пиксановым попрощаться и засиделся на «родительской» кухне.
— Партию-другую? — предложил подполковник, расставляя шахматные фигуры. — Потренируйся перед отпуском. Тебе, как гостю, белые. Ходи!
Средний сын Пиксановых, одиннадцатилетний Васька, шмыгая носом, несколько раз ловко обставил отца, за что был раньше времени услан спать, и подполковник жаждал отыграться.
— Играть не с кем будет, — сказал Володя, делая первый ход. — Отец шашки любит. Все удивляется: в календарях дамки двойными шашками нарисованы, а в жизни поставишь одну на одну — падают. Лучше перевернуть. Зачем их тогда двухэтажными рисовать, спрашивается?
Володя переставлял фигуры, мало задумываясь над игрой, подполковник хмурил лоб и мурлыкал что-то неразборчивое, а Маргарита Алексеевна, сидя поодаль, листала какие-то книжечки.
— Оставьте ваши шахматы, — громким шепотом сказал она. — Какую книжку я достала! Потрясающая! Тираж, правда, маловат, один экземпляр на весь коллектор. Еле выпросила. Нет, вы только послушайте!
И, взмахивая, как дирижер, руками, она прочла:
Книжечка была тоненькая, и, заглянув снизу, Володя прочел название — «Дни». Фамилия у автора была незнакомая.
Дочитав стихотворение, Пиксанова обвела мужчин сияющими от восторга глазами.
— Прекрасный поэт, правда? — спросила она.
— Старый, наверное, — нерешительно ответил ей муж. — Извозчик, пролетка… Кстати, я вот родился в Москве, на Преображение, а где Екатерининский, не знаю. — Он сморщил лоб. — Постой, постой, не возле ли Самотеки?..
— Екатерининский — это в Ленинграде, — пояснила Маргарита Алексеевна. — Кажется, канал. Да разве в этом дело? Вы другое послушайте!
И, отложив книгу, она прочла уже наизусть:
— Это… это хорошо, — сказал Володя, подыскивая точные слова и запинаясь. — Берет за душу. Потому… потому что правильно. Я родился в сорок четвертом, война кончилась, а я ходить еще не умел, но все равно я чувствую себя причастным. Мне кажется, что это и обо мне… вообще о нас.
Он беспомощно махнул рукой и умолк.
— В сорок пятом я окончила семилетку, — прервав молчание сказала Маргарита Алексеевна. — Ночью проснусь и думаю: куда — в восьмой класс или в техникум? В школе — платить, а в техникуме все же стипендия… А потом просто лежу и радуюсь: война кончилась, папа вернется! А он скончался от ран. В сорок седьмом. И я решила, что пойду в медицинский. Не получилось, как видите…
— Ты, Рита, и так эскулап, только без — диплома, — сказал Пиксанов примирительно.
Он стащил с холодильника пачку журналов и газет. Из «Коммуниста Вооруженных Сил» выкатился красный карандаш, скользнул на пол.
— Видишь, Володя, журнал «Здоровье»? — спросил Пиксанов. — Последний, между прочим, номер. А она, — кивнул он в сторону жены, — уже знает его наизусть. Как стихи!