— Что ты говоришь? — не поняла Оля.
— Случайность — это непознанная необходимость, — повторил Володя. — Энгельс так утверждал.
На Олиной щеке вспыхнуло красное пятно.
— Мне Таиска сказала, что ты в городе, — шепотом призналась она. — Вот я и зашла узнать, как ты, что. Не думала, что ты здесь!
— Я понимаю, — кивнул Володя. — Как ребята наши? Как ты сама?
— Я?.. — замялась Оля. — Живу… А ребята… Алик Окладников на танцах играет, вроде руководителя. Трезвым редко увидишь! Сережка в армии, как и ты. Женился. Ашота диссертацию защитила. Очень Вака какого-то опасалась. Но ничего, видно, обошлось.
— ВАК — это комиссия такая, аттестационная, — пояснил Володя. — Я слышал, — он покосился на отца, — Анюта землю маками засеять хочет. Правда?
— Замуж она хочет, — сказала Оля, не поднимая глаз. — Семью хочет, детей своих. Плачет — так хочет! А кто ее возьмет, хоть и ученая она теперь?
— М-да, жалко, — ответил Володя. — Я одну такую встречал. В командировке мы были, в другом округе. С тем самым подполковником, папа, у которого семеро, — повысил он голос. — В гостинице номеров нет, комиссия какая-то прибыла — сплошь полковники. Но раскладушки нам пообещали. Пошли мы в ресторан перекусить. Поздно уже было…
Отец покосился на тетку.
— Слыхала? — спросил он. — В люди твой племянник вышел. Есть захотел — в ресторан!
И непонятно было, гордится он сыном или осуждает его.
— Поздно уже было, — повторил Володя, — все закрыто. Еле место себе нашли — стол длинный, на шестерых, — сели с краю, заказали по горячему, ждем. А за столом девушка сидит. Красивая, глазищи — о! Как блюдца. Лейтенанты к ней со всего зала — танцевать приглашают. Всем отказывает, хотя и видно, что пришла одна. Ну, мы покушали и ушли. Боялись, что и раскладушек нам не достанется.
— И что? — спросил, закуривая, отец. — Смысл где?
— А то, — рассердился Володя. — За шинелями очередь была, и мы пошли к дежурной без шинелей. Ресторан-то при гостинице, на втором этаже. А когда вернулись, она по лестнице спускалась нам навстречу.
— Ну? — продолжал настаивать отец.
— Баранки гну! — распалился Володя. — Хромая она была, как наша Анюта. Даже больше, одна нога тонкая совсем! Швейцар сказал, что она к ним почти каждый вечер ходит, придет раньше всех и сидит до закрытия. Они уж привыкли. Ног-то не видно под столом. А уходит последняя, чтобы никто ее не видел. Вот тебе, папа, и «ну!»!
Отец вынул папироску изо рта и покрутил головой.
— Это тут действительно есть… психология, — сказал он. — Личная жизнь вещество топкое! А тут особенно. Таким людям и помочь не можешь, и отворачиваться нельзя. Всюду клин, как говорится!
— Я тебе давно передать хотела, — сказала Ольга, трогая сверток, который лежал у нее на коленях. — Вот через Ефросинью Аверьяновну. Возьми!
Володя нерешительно принял легкий и мягкий сверток.
— А что тут? — спросил он.
— Сам погляди, — ответила Оля.
Володя отодрал клок бумаги и увидел красное. «Рубаха», — тут же догадался он.
— Я тебе еще тогда ее подарить хотела, — сказала Оля. — Я купила белую, а Таиска перекрасить помогла. Только б ты не взял! Ты гордый был, — усмехнулась она. — Потом и не зашел ни разу. Задавался!
— Нет, стеснялся скорей, — признался Володя. — Хотелось достичь чего-нибудь сначала, а потом уж приходить!
— С девчонками молодыми по городу шататься не стесняешься, — вздохнула Оля. — Зачем она тебе? Что у вас общего?.
«Таиска насплетничала, — пронеслось у Володи в голове. — И я хорош — не узнал ее. Женский телеграф — немыслимая скорость! Крышечки, вареньице… Ну и ну!..»
— Общего?.. — переспросил он. — Как тебе сказать? Небо. — Он на мгновение задумался. — Да, пожалуй, что так и есть. Хотя и чересчур высокопарно. Именно небо.
— Вовочка, Оля, вы ничего не едите, — раздался заботливый голос тети Фроси. — Попробуйте холодца. А то растает!
ДОЛГИЙ МИТРОФАН
Итак, пусть никто не ожидает, что мы будем что-либо говорить об ангелах.
Из кабины крана было видно, как трое не торопясь шли вдоль длинного штабеля синих бетонных шпал, покрытых серым, слежавшимся снегом. Митрофан Капитонович вздохнул, натянул рукавицы и, поднатужившись, открыл примерзшую дверцу. Холодный воздух клубами полез в кабину.
— Что — дают? — прокричал он вслед уходившим.
Один из троицы, — кто именно, Митрофан Капитонович не рассмотрел, — в оранжевом жилете, обернулся, невероятно яркий на фоне серого снега, и прокричал в ответ, сложив большие черные варежки рупором: