— Ну, а зачем он тебе, Митрош? — спросила Зойка, с великими трудами уяснив все это. — Ты ж за день на кране на своем досыта накатаешься! Или мало тебе?
— Я не себе купил, — ответил Митрофан Капитонович неохотно. — Сыну. Восемнадцать лет, ну, и купил — в подарок ко дню рождения. Пускай катается, дело молодое!
— Его же в армию заберут, — непрошено вмешался Славка, — на кой ему тогда эта механизация?
— Не возьмут его, — Митрофан Капитонович с презрением покосился на Славку, — он у меня студент. На тренера учится по баскетболу!
— Ага, — безошибочно определил Славка, — на физвосе, значит, в пединституте! Все равно заберут, — засмеялся он. — В педагогических военных кафедр нет!
— Физвос… Сам ты… Много ты понимаешь! — обиделся Митрофан Капитонович. Он завозился и встал. — Ладно, пошел я. Спасибо за угощение. Счастливо оставаться! Ишь ты, — он покрутил головой, — физвос…
Зойка его задерживать не стала, только проводила до двери, поправила платок и молча, не глядя, погладила его по руке. Митрофан Капитонович оглянулся с порога. Славка глотал сало. На том и распрощались.
«Знаток нашелся! — по пути домой ругался про себя Митрофан Капитонович. — Как самого выгнали, так и другие, думает, такие же… Тоже мне, физвос!» Но сколько Митрофан Капитонович ни ругался, сколько ни отплевывался, какое-то беспокойство в его душу студент Славка все-таки внес. И, погруженный в невеселые думы, Митрофан Капитонович снова стукнулся о веревку с деревянным бельем. Тут уж пришлось ругаться в голос, поминать святителей и угодников.
Громко и неутомимо стучал будильник студента. Стрелки показывали одиннадцать местного. Вечер прошел. Чаю Митрофан Капитонович пить не стал — не захотел возиться. Да и болтать в кружке вилкой было противно. «Нет, завтра ложечкой надо обязательно разжиться», — решил Митрофан Капитонович, укладываясь спать. Но сразу заснуть ему, однако, не удалось. Сосало внутри от мысли, что письмо со счастливым билетом может потеряться, что пропадут денежки, что сына Леньку возьмут в армию, не дадут доучиться в институте, — взяли бы лучше потом, после окончания института. А то демобилизуется, повзрослевший, и учиться дальше не захочет — жениться задумает или деньги зашибать… Болела дважды ушибленная переносица.
А время шло. Когда домой вернулся Славка-студент, Митрофан Капитонович закрыл глаза, спасая их от яркого света лампочки, которую неизбежно должен был включить студент, и от надоевших разговоров, которые ничего ни уму ни сердцу не давали. Славка во тьме наткнулся на табуретку. Она застучала.
— Я не могу дормир в потемках, — сказал Славка вслух, однако света не зажег. Раздевался он в темноте, глухо стукаясь о спинку своей кровати. — Ну вот, майку забыл, — пробормотал он, кровать заныла, и студент наконец утих.
Однако через несколько минут задремавший было Митрофан Капитонович услыхал необычное: студент Славка лаял, уткнув лицо в подушку. Звук был какой-то древний, страшный и глухой. Митрофан Капитонович привстал, опираясь на локоть. «Ну, нажрался, щенок, — с отвращением подумал он. — Пить не умеет, а туда же!..» И тут же уснул, будто провалился в безмолвие и тьму, в которых — ни звука, ни просвета.
А Славка кусал подушку. Он мочил ее слезами и слюной, бил в нее, податливую, кулаками. Ему вспомнилось неожиданно хрупкое белое, как туман, тело, худенькие руки с будто нарочно, в насмешку, приставленными к ним большими, темными и шершавыми рабочими кистями, сипловатый голос и беспомощное косноязычие произносимых этим голосом слов… Славке было плохо. Он содрогался, давясь рыданиями и тоской.
Митрофан Капитонович спал. Он тихонько и мирно посвистывал ушибленным дважды носом.
Утром, проснувшись, Митрофан Капитонович вспомнил, что должен кассиру Петрусенко, а следовательно, и казне. Собирая по карманам копейки, он вытянул оттуда помятые лотерейные билеты, подобранные вчера на снегу. Ему стало стыдно, очень стыдно. Потерев припухший за ночь нос, он с опаской оглянулся на измученное, зареванное лицо спящего студента и поджег билеты. Он держал их над банкой, которая заменяла им пепельницу, пока они не сгорели. Перед тем, как уйти, Митрофан Капитонович завел будильник студента. «На работу проспит, щенок!» — брезгливо подумал он.
Время до обеда Митрофан Капитонович просидел на кране, ни разу не спустившись вниз. Ночью выпал снег, бригады уехали на снегоборьбу, работы было не много, и Митрофан Капитонович курил «Приму». Он переламывал сигареты пополам и вставлял половинку в старый сделанный «под янтарь» мундштучок. Потом ему показалось, что мундштучок горчит, и он почистил его медной проволочкой.