Скрывшийся было Щеблыкин снова появился в дверном проеме и энергично закивал. Женя помахал ему рукой и, обогнув кривошипный пресс, очутился у своего станка.
В четверть шестого, когда жечь осталось, может, миллиметр, такелажник Серега снова подошел к станку, уже без цепи. Еще раз просить сигарету он постеснялся и только кивнул в сторону гудящего станка:
— Прихватываешь?
— Ага, — отозвался Женя. Вытаскивая из кармана сигареты, он чуть было не выронил часы. — Срочное задание главного инженера, понял, голова? Семен уже наряд закрыл. На червонец!
— А там аванс дают, — сообщил Серега, отмытыми пальцами разминая сигарету. — Одними пятерками, — огорченно добавил он.
Серега уважал десятки — за арбузный цвет и за то, что на них написано не «казначейский билет», как на пятерках, трешках и рублях, а «билет Государственного банка СССР». Он считал, что в любое время может разменять этот «билет» на золото, драгоценные камни и «другие активы» — нечто неведомое, холодное и ослепительное. Чувствовать себя обладателем драгоценностей было приятно, и Серега казался себе важным, значительным человеком — куда важнее и значительней, чем был на самом деле.
Однажды Вовка Соломатин и Женя показали ему технический алмаз — невзрачные зерна, похожие на обломки простого карандаша. Серега не поверил, что это и есть алмазы, которые дороже золота, и обиделся, заподозрив, что его разыгрывают. Над этим, как и над любовью к десяткам, потешался весь цех.
Купюр крупнее десятки Серега опасался — а вдруг фальшивая? — и приставал ко всем, чтобы разменяли. Над этим тоже смеялись. Хорошо, что Серега был отходчив.
— Не надо, значит, тебе разменивать? — спросил Женя, лениво выдыхая дым. — Пятерки, десятки — какая разница?.. Что, много там народу?
— Народу никого, — ответил Серега, — а разница имеется, не скажи, и притом большая…
Тут станок, будто сжалившись, дожег наконец сердцевину упрямого метчика и освобожденно загудел, сообщая об этом. Женя выключил его, снял матрицу и, далеко отстранив ее от себя, понес на верстак к Щеблыкину. С матрицы, лениво пузырясь, стекала темная эмульсия. Она оставляла на сером бетонном полу извилистый след.
3
— A-а, Женя! — воскликнул Борис Аркадьич, взявшийся неведомо откуда. — Вы мне как раз нужны! — И, взяв Женю за локоток, снабженец отвел его к окну, сел на подоконник и, жестикулируя, посвятил Женю в тайны составления авансовых отчетов.
— Я вас приветствую! — вслух произнес Женя, расставаясь со снабженцем.
Серега-такелажник сказал неправду — за авансом выстроилась солидная очередь. В основном служащие, у которых рабочий день кончался на полчаса позже.
Клава стояла как раз в самой середине очереди и читала книгу. Нарукавники на ней были точно такие же, как на одном старичке из кинокомедии, название которой Женя позабыл. Помнил только, что вредный старичок писал на всех жалобы, а в конце фильма его разоблачили.
— Ага, «Бухгалтерский учет на промышленных предприятиях»! Ужасно интересно! — сказал Женя, втиснувшись в очередь за Клавой и заглядывая ей через плечо. — А с рабочим классом надо здороваться!
— Воспитанный мужчина, между прочим, — ответила Клава, захлопнув книгу, — здоровается с дамой первым! И не сует свой нос, куда не просят!
— А куда просят? Ведь ты не дама, Клавочка! Какая же ты дама? На работе ты не дама, а совслуж, — нашел Женя новый довод. — Товарищ совслуж, поговори со мной!
— Не буду, не хочу, — ответила Клава, отвернувшись.
Она сердилась на Женю за случай в заводском Дворце культуры, на вечере отдыха. Да и было за что сердиться.
В очереди к буфету Вовка Соломатин сцепился с незнакомым молодым инженером. Объясняться они вышли во внутренний дворик, под баскетбольный щит без кольца.
Женя танцевал с Клавой, когда его разыскал Севка и, дыша в ухо, доложил обстановку. Женя оставил Клаву как раз посередине зала и побежал вниз, даже не оглянулся.
Клаву сразу же затолкали. Кто-то наступил ей на ногу, и на красной туфельке остался черный след. Клава расстроилась, хотя и была в новом платье из шуршащей тафты.
Драки не произошло. Инженер оказался хорошим парнем, своим в доску. Дуэлянты и секунданты в буфете, где случился конфликт, выпили за примирение. Пили разрешенное пиво и нелегальную водку, за которой слетал расторопный Севка. Сидели, покуда буфет не закрылся. Про Клаву Женя совсем забыл.
Она добиралась домой одна. Пешком идти она побоялась и втиснулась в автобус, а дома обнаружила, что кто-то прожег ее плащ «болонью» папироской. Плача и сквозь слезы радуясь, что платье из тафты не пострадало, Клава решила всякие отношения с Женей разорвать. «Пусть со своим Соломатиным целуется», — думала она, аккуратными стежками зашивая плащ и поливая непромокаемую материю теплыми слезами.