Они ехали теперь вдоль Римака — небольшой речушки, скорей ручья, по которому брели, сгибаясь в три погибели, негры-ловцы раков. Они тащили за собой большие мешки, привязанные к поясу и погруженные в воду для того, чтобы сохранить пойманных раков живыми. Раймонд обрадовался: он очень любил раков. Признаваясь в этой маленькой слабости своей спутнице, он был поражен озабоченностью, выражавшейся на ее лице, и осведомился о причине.
— Странно, очень странно, — ответила она, — нигде ни одного индейца.
Они уже въезжали в знаменитый Сьюдад де лос Рейес, «город царей», основанный Конквистадором. Мария-Тереза, любившая Лиму за ее оригинальность, захотела похвастаться ею своему гостю и направила автомобиль в русло Римака, рискуя изорвать шины об острые камешки, заготовленные для мощения берега. И минуту спустя они очутились в живописнейшем уголке. Дома здесь почти исчезали под наружными галереями, прикрепленными к стенам. Эти галереи походили на резные, затейливые ящички, изукрашенные решетками и арабесками, на маленькие подвесные комнатки, кокетливые и таинственные, напоминающие турецкие мушарабие — с той разницей, что из рамок этих галерей выглядывали прехорошенькие мордочки, очаровательные личики, и не думавшие прятаться. Обитательницы Лимы славятся своей красотой и кокетством. В этих кварталах они не выходят на улицу иначе, как закутанные в манту — большую черную шаль, которой драпируют голову и плечи; только южноамериканки умеют так красиво драпировать ее. Подобно гаюку — фате мавров, манта закрывает все лицо, позволяя видеть лишь большие черные глаза. Но порой вуаль распахивалась и Раймонд мог мельком полюбоваться изящной правильностью линий и матовым цветом лица, ставшего еще белее от пребывания в постоянном полумраке. Молодой человек не скрывал своего восхищения, и Мария-Тереза побранила его:
— Нет, они здесь, в этих мантах, положительно слишком красивы! Я лучше покажу вам европеянок…
Она повернула руль, и скоро они очутились в новых, европейских кварталах, с широкими улицами, с просветами, откуда открывались дивные виды на окрестности и близкие Анды. Медленно проехали они через Паско Аманкес, где Марии-Терезе на каждом шагу приходилось отвечать на поклоны. Это были уже аристократические кварталы. Здесь женщина «из общества» уже не позволит себе выйти на улицу в скромной манте и заменяет черную вуаль парижским туалетом. Это был час прогулки, час отдыха за мороженым и болтовней о любви, тряпках и политике. Когда они въехали на главную площадь — плаза Майор, на небе уже загорались звезды. На площади была такая толпа, что ехать можно было только шагом. В колясках полулежали женщины, разряженные, как на бал, без шляп, с цветами в волосах. Молодежь, гурьбой стоявшая возле фонтана в центре площади, разглядывала их, посылая им улыбки и поклоны…
— Удивительно странно! Ни одного индейца, — прошептала Мария-Тереза.
— Разве они бывают и в этих кварталах?
— Среди них много любителей посмотреть на гулянье на плаза Майор.
Напротив кафе стояла и разглагольствовала о политике маленькая группа метисов. Слышались имена Гарсии и Вентимильи, президента республики, сопровождаемые более или менее лестными эпитетами. Крупный коммерсант, вздыхая, выражал опасение, как бы снова не началась эра пронунциаменто[10].
Автомобиль обогнул собор и свернул в довольно узенькую улицу. Видя, что путь свободен, Мария-Тереза прибавила скорость, но неожиданно мотор остановился — так внезапно, что сидевшие в нем едва не вылетели на мостовую. Мария-Тереза чуть не раздавила человека, стоявшего посередине улицы и гордо задрапированного в яркий пончо. И она, и Раймонд сразу узнали индейца.
— Гуаскар! — гневно воскликнула она.
— Гуаскар просит вас не ездить по этой дороге, сеньорита.
— Дорога принадлежит всем одинаково, Гуаскар! Уйди с дороги.
— Гуаскару нечего больше сказать сеньорите. Можете переехать через меня.
Раймонд хотел вступиться, но девушка жестом остановила его.
— Послушай, Гуаскар, твое поведение очень странно. Можешь ты объяснить мне, почему во всем городе не видать ни одного индейца?
— Братья Гуаскара делают, что им угодно. Они — свободные люди.
Она пожала плечами, подумала немного и, уступая просьбам Гуаскара, стала сворачивать в другую улицу. Но прежде, чем повернуть, обернулась и задумчиво спросила индейца, который не двигался с места:
— Ты по-прежнему друг мне, Гуаскар?