И убеждаю себя, что ловлю кайф от своей свободы.
— Нина, бегом, — тянет меня к зеркалу гример и распускает косу темных волос, накладывает грим на светлую кожу, оттеняет синие глаза. В другую сторону меня тянет костюмер, потом снова появляется Шолохов. Останавливает в коридоре, толкает к стене.
— Ты мне здесь нужна, а не в облаках своих. Сейчас сцена возвращения Паратова. Ты все помнишь?
Киваю и настраиваю себя на роль.
— Об вас я всегда буду думать с уважением; но женщины вообще, после вашего поступка, много теряют в глазах моих, — говорит Шолохов, чуть более низким голосом. Он и сам был актером, но повелевать ему нравится больше.
— Да какой мой поступок? Вы ничего не знаете.
— Эти «кроткие, нежные взгляды», этот сладкий любовный шепот, — когда каждое слово чередуется с глубоким вздохом, — эти клятвы… И все это через месяц повторяется другому, как выученный урок. О, женщины!
— Что «женщины»?
— Ничтожество вам имя! — с отчаянием в голосе выдает режиссер, чуть нависая.
— Ах, как вы смеете так обижать меня? Разве вы знаете, что я после вас полюбила кого — нибудь? Вы уверены в этом?
И почему после этой реплики, мне хочется закрыть глаза и окунуться в прошлое. Смотреть не в зеленые глаза, а серые. Чувство, что именно Борис стоит передо мной и хлещет новой репликой Паратова.
— Я не уверен, но полагаю.
И я отвечаю, отвечаю сердцем и звенящим шепотом, облизывая губы. И Шолохов «Паратов» смотрит на них так внимательно, что становится неудобно.
— Чтобы так жестоко упрекать, надо знать, а не полагать.
Я вот знаю, что больше Бориса не люблю. Знаю ведь?
Глава 2
Шолохов меня не отпускает. Только на телефон свой отвечает насчет проходок высокопоставленным гостям. А у меня есть минутка, чтобы ответить на смс. Бросаю взгляд в телефон, а там уже сообщение от Женьки.
«Хай, бейба! Я уже еду! Купила тухлые помидоры! Вдруг народ забудет, как нужно встречать будущую звезду. А после премьеры закатим вечеринку. И Толю твоего возьмем. Зажжем, подруга!».
Мне уже страшно. Хотя идеи подружки — сожительницы всегда меня пугают до дрожи.
О чем ей и пишу с тихой улыбкой. И телефон тут же отбирают.
— Ты должна страдать! А не портить грим своей улыбкой! — орет мне в лицо Шолохов, пихает гаджет обратно и марширует к рубке свето — режиссера.
Ладно хоть не забрызгал ядом. Он может. Хотя, надо признать, когда смеется, он становится почти красивым.
— Мне кажется, ты ему нравишься, — Толя. Отлепляется от стены и подходит близко. — Он орет так эмоционально только на тебя.
— Ты просто давно не был на его занятиях. Там он не только орет, но и кидается стульями.
— О, Боги, — смеется Толя и проникновенно смотрит мне в глаза. Ну, давай, вот именно сейчас самое время. — Как ты выжила?
— Мне не привыкать к тирании.
— Отец, — улыбается он, и вот здесь я не могу соврать.
— Мужчина.
— Оу, — поднимает он руку к голове, как обычно делает, но вспоминает про лак и смеется в кулак. — Черт… Я был уверен…
Уверен, что я девственница. Кто бы сомневался.
— Это проблема? Теперь ты не ждешь моего «да»?
— Да, нет, — неловко смеется он, — просто я бы был настойчивее и уже бы ждал другого «да». Нина, послушай…
— На сцену! Толя! Перед спектаклем в душ. И ручкой поработать. Не хватало, чтобы зрительницы на твой стояк смотрели, а не на сцену.
— Деликатность — это не ваше, Костя.
— Да я деликатен как никогда! Иначе бы сказал, что уже собираюсь сварить твои яйца, чтобы ты их к Пермяковой не подкатывал. На сцену я сказал!
Сцена. Сцена. Сцена. Зритель требует хлеба и зрелищ. А мне хочется стать достойной их внимания. Но эта роль…
Я не хотела ее. Уж слишком мне близка героиня. Я чувствую ее терзания. Боль. Страх.
Да, со сцены кажется, что я вжилась в эту роль, с первого раза понимаю поставленные режиссером задачи. Только вот… Это не игра. Я и есть бесприданница. Оскверненная и убитая. Самое легкое в этой роли умирать. Быть подстреленной тем, кому я не досталась. Тем, кого опозорила своим выбором мужчины.
Тем, что стала предметом жребия.
И только падая в нишу в сцене, имитирующую воду, мне кажется, я бы могла побороться. Чуть вильнуть в сторону. Не дать себя убить и прыгнуть в реку сама. Уплыть и действительно начать жить с нуля.
Наверное, потому что в отличие от героини я даю себе шанс отмыться от ментальной грязи. В отличие от героини я хочу жить.