Челюсти новобранцев моментально захлопнулись и мужчины наперебой стали протягивать ей руки. Алексис поприветствовала их так безупречно вежливо и элегантно, словно была не на корабле в окружении грубых матросов, а на званом вечере в гостиной на Тортоле. Она велела всем подойти к первому помощнику, но никто даже не шевельнулся. Это удивило Алексис. Она уже привыкла к тому, что ее приказы выполняются беспрекословно.
Алексис недоуменно смотрела на притихших матросов, ожидая объяснений.
Первым заговорил Нед Аллисон:
— Капитан Денти, я не хотел бы, чтобы меня поняли так, будто я нарушаю субординацию, но… Вы действительно капитан этого корабля? Мистер Хансон сказал нам правду?
— Да, все обстоит именно так, джентльмены. Все, что вы здесь слышали, правда. Разве что шрамы, оставленные тем человеком, которого мы ищем, находятся не на моем лице, а на спине. Он убил трех дорогих мне людей, и он ответит мне за все.
— А можно нам теперь узнать имя этого человека? — спросил Нед.
— Конечно, — ответила Алексис, — Его зовут Траверс. Джордан Траверс — капитан Королевского флота его величества.
Один из мужчин издал удивленное восклицание, и Алексис повернулась к нему.
— Простите, я тоже Джордан, но только по фамилии.
— И вы знали Траверса, мистер Джордан?
— Да, — хрипло ответил тот. — Служил у него восемь месяцев. Потом меня перевели на другой корабль.
Мужчина хотел было повернуться к ней спиной, чтобы предъявить вещественное подтверждение своих слов, но Алексис остановила его.
— Не надо. Мне известно, насколько тяжела у него рука и как справляются с этим делом его люди. Мистер Хансон, найдите для этих матросов рубашки и накормите их как следует перед тем, как они приступят к работе. Мистер Джордан, когда вы переоденетесь и позавтракаете, подойдите ко мне, я хотела бы услышать от вас все, что вы знаете о Траверсе, особенно меня интересует, где он в настоящее время может находиться.
— Да, капитан, — быстро ответил Джордан.
Вот так Джордан, Аллисон, Редлэнд, Уилкс и Форд стали членами экипажа «Принцессы ночи». При следующем разоблачении, на этот раз на «Ариэль» — впрочем, по сути, на той же «Принцессе», эти пятеро уже смеялись вместе со стариками, И круглые глаза делали уже Петерс, Рендал и Дэвид Брэндон.
После того как экипаж пополнился двенадцатью новыми членами, а Траверса так и не удалось найти, Алексис решила вернуться в Род-Таун, чтобы те матросы, что были с ней с самого начала, могли повидаться с семьями, а если они того захотят, и покинуть ее. Десять моряков воспользовались ее предложением и перешли работать на другие суда Корабельной компании Квинтона. Среди тех, кто ушел на другой корабль, был и Хансон. Впрочем, и он, и остальные могли теперь не волноваться за Алексис: у нее подобралась команда всецело преданных ей людей, к тому же закаленных в сражениях.
На свое место Хансон порекомендовал Курта Джордана, и Алексис согласилась. Джордан — опытный и искусный моряк с двадцатилетним стажем был весьма ценным приобретением. Он работал без устали, вместе с Алексис разбирал карты, вместе с ней составлял новые маршруты, следил за неукоснительным соблюдением ее приказов. Он же развлекал ее рассказами о Чарльстоне, том самом городе, в который она так когда-то стремилась попасть, городе, куда в свое время направлялся «Звездный», куда он и прибыл семь лет назад, правда, без нее. В свои сорок пять Курт был силен, как бык, просолен и смугл, с выбеленными от солнца волосами и глубокими бороздами в уголках глаз и губ, проложенными, казалось, солеными брызгами моря, изо дня в день хлеставшими его по лицу.
От мыслей о Джордане, ставшем ей другом и советчиком, Алексис отвлекло шуршание под дверью. Пич просунул проверенную первым помощником декларацию. Алексис вышла из ванны, обернулась полотенцем и подошла поднять листок. Взглянув на сделанные Куртом пометки, она положила документ на стол. Итак, к завтрашнему дню все подготовлено.
Зайти в Лондон она решились неспроста. В столице Британии Алексис надеялась раздобыть хоть какую-то информацию о Траверсе. Восемнадцать месяцев непрерывных поисков в кишащих пиратами водах, постоянный риск быть ограбленными или англичанами, или французами — и никакого результата. Траверса, должно быть, перевели на другую службу. Об этом она и хотела узнать в лондонском адмиралтействе. Быть может, Франк Грендон тоже сообщил ей что-то важное о Траверсе или о ее компании, и его послание уже ждет в Лондоне.
Алексис вытерлась насухо и вытащила ночную рубашку, мыслями возвращаясь к Клоду. Так обычно бывало, когда она, ложась в постель, натягивала на себя вещь, служившую ее талисманом. Ей нравилось думать о нем, укрываясь прохладным одеялом. Она боролась с воспоминаниями о Таннере только днем, когда непрошеная тоска хватала за сердце из-за таких мелочей, как невзначай брошенное кем-то слово, из тех, которые любил произносить Клод, или нечаянный жест, похожий на его жест. Но ночью Алексис переставала гнать от себя воспоминания. Напротив, она погружалась в них. Дотронувшись до воротника рубашки, такого приятного на ощупь, она уткнулась носом в изгиб локтя, вдыхая запах, который хранила ткань. Алексис много раз штопала прохудившиеся локти и пришивала пуговицы, но не допускала и мысли расстаться с этой рубашкой. После того как Лафитт доставил ее на Тортолу, она надевала эту рубашку только ночью, и тогда ей казалось, что она спит не одна, а с Клодом.
По ночам ей очень часто не хватало того тепла, что дарил ей Клод, его силы, его близости, а днем недоставало его общества, его бесед и наставлений. Алексис часто вспоминала то время; когда Клод расплетал ее косу и причесывал волосы щеткой до тех пор, пока они не начинали искриться. Иногда ей казалось, что она наяву ощущает прикосновение его пальцев к коротким завиткам на затылке, и она вздрагивала, испуганная реальностью ощущений. Алексис с поразительной отчетливостью помнила, что чувствовала, когда его пальцы лениво соскальзывали с ее шеи вниз, на плечи и спину, как деликатно массировали кожу, как все более возбуждающими становились ласки.
Тогда она обычно поворачивалась к нему лицом, дерзко подставляя рот для поцелуя. Она предлагала ему всю себя: губы, грудь, ноги — все, что рождает взаимное наслаждение. Были случаи, когда он принимал предложенное ею с жадностью, не в силах отказать себе в том, что считал своим и только своим. Но иногда он мог протянуть удовольствие, поддразнивая ее. Губы его едва касались чувствительного участка кожи за ухом, ее шеи, сгиба локтя, и она натягивалась, как струна, в предвкушении следующей ласки. Его губы лениво потягивали ее сосок, и ее грудь твердела и наливалась, поднимаясь навстречу его горячему языку.
Иногда он сажал ее к себе на колени и продолжал ласкать, пока она не начинала извиваться, желая заставить его прекратить эту дьявольскую пытку, давая понять, что она готова принять его в себя. Тогда он опускал ее на пол или относил на кровать — и тут уж для платонических ласк не оставалось места. Их соитие всегда было восхитительным и жарким, исполненным любви и удовлетворения. И потом они шептали друг другу нежные слова или засыпали легким, светлым сном и крепко спали, пока новый прилив Желания не будил их ради новых наслаждений.
От этих воспоминаний Алексис становилось беспокойно и жарко. Она откинула ногой одеяло и выпростала ногу. Клод всегда смеялся над этой ее привычкой скидывать одеяло во сне, но никогда не возражал против того, что она прижималась к нему потеснее, чтобы согреться.
Алексис не раз спрашивала себя, что будет с Клодом дальше. Скорее всего его призовут на войну, неизбежность которой становилась все очевиднее. Америке необходимо было отстоять недавно приобретенные территории, некогда принадлежавшие британской короне. Знал ли он, что она решила для себя после расправы с Траверсом присоединиться к нему, поддержав его страну в борьбе против британцев? Он должен был знать это так же, как она должна была сражаться на его стороне рядом с ним.