- Чтобы жить в реальном мире, человек должен знать о нем, - возразил Хоскинс. - Приступы или не приступы, но для хозяина было облегчением узнать, что старый джентльмен больше не причинит ему неприятностей. А что касается чужих, то, думаю, я легко пойму разницу между друзьями и врагами. Даже если и нет, хотел бы я посмотреть, как вы захлопнете дверь перед леди Пембури.., она ведь бабушка единственного друга моего хозяина. Может, не мое дело рассказывать ей о болезни милорда, однако я счел нужным заранее предупредить ее, что он не так здоров, как прежде, и его нервы не в порядке.
- А значит, его нельзя беспокоить, - рявкнул Нибонс.
- Не хочу вас обидеть, сэр, - ответил Хоскинс, - но первый раз вы увидели милорда совсем недавно и можете судить только о состоянии его здоровья. Вы не знаете ни характера, ни мыслей хозяина. А у меня было почти девять месяцев, чтобы понять и то и другое. Могу поклясться, что граф не желает, чтобы к нему относились как к чувствительной девице, падающей в обмороки. - Он взглянул на Гвендолин. - Не имел в виду ничего плохого, миледи.
- Я так и поняла. Кроме того, у меня ни разу в жизни не было обмороков.
Старый ветеран улыбнулся, а Нибонс вперил в девушку гневный взгляд.
Он ворчал на нее с тех пор, как осмотрел Дориана и встретился с ней в гостиной. Они даже несколько минут не разговаривали, давая остыть мгновенно вспыхнувшей обоюдной неприязни. Хоскинс тут же бросился на ее защиту, не подозревая, что она вполне справится сама.
Обмен любезностями между слугой и врачом дал Гвендолин дополнительные сведения, а она, видит Бог, нуждалась в любой информации, которую только могла получить.
Ибо граф явно не хотел рассказывать ей о своей болезни.
Гвендолин почувствовала неладное, когда они только вошли в дом. Потом, распоряжаясь подготовкой к свадьбе, она видела, как меняется граф, а к началу церемонии его голос стал монотонным, движения замедленными и осторожными, словно Дориан был стеклянным и мог разбиться в любую минуту.
Рука, надевающая ей на палец обручальное кольцо, была холодной, как у мертвеца, ногти почти белыми.
После церемонии, едва они подписали документы как муж и жена, Ронсли сослался на головную боль и ушел в свою комнату.
По его просьбе Гвендолин отослала родственников, сказав им, что графу нужен покой.
Первую брачную ночь он провел наедине с лауданумом, отказываясь впустить в спальню даже Хоскинса.
Утром Гвендолин сама отнесла ему завтрак, но когда постучала в дверь, граф крикнул, чтобы она оставила его в покое.
Так как слуги не проявляли беспокойства, она выждала до полудня, а затем послала за Нибонсом.
Когда тот вышел из спальни, граф тут же запер дверь, а Нибонс отказался обсуждать с ней состояние больного.
Гвендолин спокойно изучала доктора, игнорируя его неодобрение. Много лет врачи-мужчины грубили, ругались и осуждали ее.
- Я бы хотела знать, какую дозу лауданума вы ему прописали, - сказала она. - Мне не удалось попасть в комнату графа, чтобы проверить самой, и я очень беспокоюсь. Человек, страдающий от боли, легко забывает, когда и сколько он принял наркотика, к тому же лауданум ухудшает память.
- Прошу вас не учить меня делу, мадам, - напыщенно произнес Нибонс. Я обсудил все достоинства и недостатки лечения с моим пациентом, и оно пойдет ему только на пользу, учитывая обстоятельства последнего времени. Одно потрясение за другим, включая поспешный брак с женщиной, которую он совершенно не знает.
По силе воздействия это равно удару молотком по голове.
- Я не заметила никаких симптомов шока, - возразила Гвендолин. Единственное, что я увидела...
- Ах да, во время продолжительного знакомства с его светлостью, сказал Нибонс, бросая ледяной взгляд на Хоскинса. - Миледи познакомилась с графом.., когда?.. Почти тридцать шесть часов назад, не так ли?
Гвендолин подавила вздох. Так они ни к чему не придут. Нибонс совершенно не отличается от других знакомых ей врачей. За исключением Эвершема. Как они ненавидят отвечать на вопросы, как любят казаться таинственными и всезнающими! Хорошо, она тоже умеет играть в эту игру.
- Я заметила, что галлюцинации были очень короткими.
Нибонс застыл, потом взял себя в руки и настороженно посмотрел на нее.
Гвендолин не стала говорить ему о своей подготовке и о тех выводах, к которым пришла, заметив, как Ронсли заморгал, а потом сделал жест, будто пытался смахнуть паутину. Если Нибонс решил держать ее в неведении, она отплатит той же монетой.
Гвендолин послала ему самую любезную из своих улыбок:
- Разве его светлость не сказал вам, что я ведьма, сэр? Давайте не будем тратить драгоценное время. Вас наверняка ждут другие пациенты, а я должна вскипятить воду в котле и набрать побольше лягушачьих лапок.
Губы Нибонса превратились в одну зловещую полоску, и он, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
Гвендолин встретилась глазами с Хоскинсом.
- Про дозу не знаю, - ответил тот. - Могу только сказать, как выглядит флакон, а он не единственный.
***
Дориан очнулся от беспокойного сна с кошмарной болью: голова раскалывалась, желудок сжался, наполняя рот желчью.
Очень медленно и осторожно приподнявшись, он взял со столика флакон и поднес к губам.
Пусто.
Неужели он выпил все за одну ночь? Или в гнетущем тумане опия и боли прошло уже много ночей?
Какая разница...
Он снова видел серебристых червяков, которые окружали его со всех сторон, куда ни посмотри. Сквозь блестящую рябь, наплывающую на него, как волны призрачного моря, он следил за приготовлениями к свадьбе. В конце концов серебристые полоски исчезли, но в голову тут же вонзились раскаленные лезвия.
Вот почему мать говорила, что у призраков острые когти, и рвала на себе волосы, пытаясь избавиться от ужасающих когтей.
Даже ему трудно уговорить себя, что никаких призраков нет и это всего лишь плод больного воображения.
Как долго он сможет еще отличать воображаемое от действительности, сколько пройдет времени, пока он сочтет себя окруженным демонами и бросится на них в безумной ярости?
Этого не будет! Нибонс обещал, что лауданум успокоит его нервы, избавит от галлюцинаций и боли.
Дориан протянул руку к столику и достал фарфоровый цилиндр. Внутри на слое ваты лежал небольшой флакон.
Эликсир спокойствия. Может быть, вечного успокоения.
Вытащив бутылочку, Дориан поставил цилиндр на столик.
Он медлил не из страха перед вечностью, просто думал о той ведьме, о ее мягких губах и теле. Одного воспоминания оказалось достаточно, чтобы его мозг начал придумывать разные причины: если Дориан умрет прежде, чем брак станет настоящим, брачный договор могут аннулировать, и она не получит свою больницу... В конце концов его долг - произвести на свет наследника...
Но после смерти ни больница, ни судьба рода Камойзов не будут иметь для него значения. Так же как и эта девушка. Он умрет, и упаси его Бог оставить после себя потомство. Ребенок унаследует ту же болезнь и умрет такой же ужасной смертью.
Дориан открыл флакон.
- На твоем месте я бы проявила осторожность, - донесся из темноты знакомый голос. - Ты женат на ведьме. Вдруг я превратила это в приворотное зелье?
В комнате было темно как в аду. Он не видел Гвендолин, вообще ничего не видел за пеленой боли, но чувствовал ее запах. Странный экзотический аромат прорывался сквозь море боли и приводил его в чувство.
- Вдруг это снадобье превратит тебя в кота, - сказала Гвендолин.
Он не слышал ее шагов, но сильнее ощутил запах.
Жасмин? Сандаловое дерево?
Его ледяную руку обхватили теплые пальцы.