Фацио поприветствовал мать, как полагается, но руки она, разумеется, не подала. Не взглянула, не шелохнулась. Продолжала невозмутимо сидеть, глядя вдаль, на морскую гладь. Ее брови едва заметно дрогнули. Фацио уже знал, что будет дальше — она прижмет тонкие пальцы к виску и скажет:
— Уж, хотя бы лекаря к матери ты мог допустить? Или у тебя, как и у отца, совсем нет сердца?
Фацио придержал стул, помогая присесть Джулии, рядом опустился сам. Махнул служанке:
— Выйди вон, затвори дверь. Не пускать никого.
Девушка тут же выполнила приказ. Фацио посмотрел на мать:
— Разве здоровым нужен лекарь?
Та поджала губы, вскинула бровь:
— Куда ты клонишь? Явился добить убитую горем несчастную мать? — По ее лицу пробежала нервная тень, когда она краем глаза взглянула на Джулию: — Эта здесь зачем?
Фацио сцепил зубы, давая себе обещание не вспылить:
— Вы хотели сказать… моя жена?
Он знал, что это заденет. Мать будто неистово, жгуче ревновала к тому, что в этом доме будет распоряжаться другая сеньора Соврано. Занявшая ее место. Она нервно подалась вперед, опираясь о подлокотники своего кресла:
— Еще не жена. Не беги впереди ветра, сын. Четыре месяца — это целая вечность.
— Простая формальность.
Она отвернулась, лишь бы не замечать Джулию. Казалось, от одного ее присутствия ей делалось дурно.
— Чего тебе нужно? Тебе недостаточно моих страданий?
Фацио глубоко вздохнул, понимая, каких трудов будет стоить вытащить из матери хоть какое-то подобие исковерканной истины. Впрочем, и это уже, по большому счету, было не нужно. Он все решил.
— Это правда?
Мать даже не повернулась:
— Что именно?
— То, что Джулия сказала вчера?
— Ложь. — Она картинно поджала губы. — Все, до последнего слова.
— У Доротеи иное мнение…
Фацио блефовал — он не допрашивал Доротею. Но если мать кому и могла доверить яд — то только ей. Он не на миг не сомневался в рассказе Джулии, чувствуя нутром: правдиво все до последнего слова. Руки здесь не важны, важен лишь тот, кто приказал. Кто осмелился.
Мать напряглась, но, так же, не дрогнула. Лишь тонкие белые пальцы нервно сжались на подлокотнике кресла. Это молчание было красноречивее любого ответа.
Фацио кивнул сам себе:
— Зачем?
Впрочем, и здесь вопрос был лишь формальностью. Она возненавидела Джулию с первого взгляда. Нет… лишь услышав о ней. Она видела в ней соперницу, которую мечтала извести… хотя должна была увидеть дочь. И даже ее проклятому коту не дышалось одним воздухом с маленьким лисенком. Говорят, питомцы перенимают привычки своих хозяев…
Мать по-прежнему молчала. Вдруг откинулась на спинку кресла, страдающе всхлипнула:
— Умоляю, Фацио, вели позвать Мерригара. Мое сердце не выдержит.
От этого спектакля ничего не дрогнуло. Когда-то давно Фацио сочувствовал матери, потом научился не замечать, теперь же абсолютно уверился в театральности этого зрелища. Как и в правильности своих выводов. Она пряталась за нервными вспышками, словно за ширмой. У этих спектаклей была совершенно конкретная хитроумная задача. Долгая кропотливая игра, требующая недюжинного терпения. Фацио не сомневался, что лекарь не имел ко всему этому никакого осознанного отношения. Мать понимала, что к отцу его не допустят. Глупая роль Доротеи тоже, наконец, становилась очевидной — мать жаждала знать, как можно больше. Тем более там, куда ей не было хода. Появление Джулии иссушило этот источник.
Фацио пристально посмотрел на мать:
— Чтобы принес цикуту? Или что у вас, отравителей, в чести? Когда-то вы были дочерью деревенской знахарки, матушка. Я не сомневаюсь в ваших талантах. Неотлучное присутствие Мерригара избавляло вас от всяких подозрений. Не так ли?
Мать неистово сверкнула глазами, глубоко вздохнула несколько раз. Было видно, как тяжело вздымается под корсажем ее грудь. Тонкие руки потянулись к горлу. Она нервно нашарила шелковую завязку своей шемизетки и потянула, распуская узелок. Пристально посмотрела:
— Ты спрашиваешь: «Зачем?» Ты обвиняешь…
Ее пальцы нырнули за ворот. Она растягивала насборенную горловину, опуская черное кружево на плечи. С вызовом вскинула голову:
— Смотри, сын! Вот чем одарил меня этот брак.
Фацио не сразу заметил, что она имела в виду. Приглядевшись, различил в районе ключицы небольшой фрагмент дряблой потускневшей кожи. Видно, это было единственным, что Темный дар смог забрать из его матери. Больше оказалось невозможно. Она умудрилась отравить даже собственную красоту.