Фацио заметил, с каким недоумением на все происходящее смотрела Джулия. Он нахмурился:
— И это все?
Губы матери скорбно дрогнули:
— Все? Тебе этого мало? Долгие годы я только и делала, что боролась с тем, чтобы эта зараза не расползалась дальше. Изо дня в день. Изо дня в день! Искала и искала средство. Сама! В одиночестве. Разве ты сможешь понять, что такое для красивой женщины утратить свою красоту? Это конец всей жизни, Фацио! Это небытие!
Казалось, она действительно верила в то, что говорила. Искренне и беззаветно. Даже забыла о своих ужимках. Устало откинулась на спинку кресла и стыдливо пыталась прикрыть ладонью изуродованный участок кожи. В ней, наконец, промелькнуло что-то настоящее. Собственная красота — единственное, что когда-либо заботило мать… Даже дети оставались где-то далеко позади.
— Так чему в ваших исканиях мешал зверь?
Она вздохнула, хотела, было, вернуть шемизетку на место, но передумала, выставляя свое увечье, как вызов.
— Оно начало расползаться…
Фацио сцепил зубы, видя, что мать попросту игнорирует вопрос. Но она уже сказала достаточно. Через мгновение она пожалеет о своей откровенности.
— И поэтому вы решились на убийство? Надеялись, что вас это спасет?
Мать картинно нахмурилась:
— Чем мне здесь поможет смерть какого-то зверя? Повторяю еще раз: я не виновна. В твоем присутствии Доротея скажет все, что угодно.
— Не зверя. — Фацио покачал головой. — Моего отца.
Мать испуганно замерла, словно ее заморозили, наконец, выкатила остекленевшие глаза:
— Что?
Фацио опустил голову, молчал. Признания ему не были нужны — он уже получил непреложные доказательства. Отца никто не любил. Его смерть никого не огорчила. Но поступок остается поступком.
Он посмотрел на Джулию, опустившую голову. Одна мать изыскала способ, чтобы оберегать с того света, а другая — лишь уничтожала и отравляла все, к чему прикасалась.
Фацио повернулся, чувствуя, как от напряжения заломило над переносицей:
— Мне все известно, матушка. Я не желаю ни ваших оправданий, ни ваших слез.
Она подалась вперед:
— Фацио, опомнись! Я не виновна! Не виновна!
— Я не запятнаю своей и вашей чести. О сказанном здесь кроме нас троих никто не узнает. Однако вчерашний случай придется признать, потому что есть свидетели. Вы же сами так обставили. И сами бросались словами.
Мать тут же переменилась, желчно скривилась, вытянула шею:
— Чтобы твоя… — она сморщилась, будто сглатывала желчь, — жена… Будущая жена… не предстала лгуньей?
Она уже ничего не отрицала… будто мигом позабыла, что надо отрицать.
— Прекратите изворачиваться, матушка. Сегодня же вечером вы публично признаетесь в содеянном вчера и объявите, что желаете спасительного уединения и праведной монастырской жизни. Я приказываю вам отправиться в Гаярдо, к настоятельнице Жуиле, где вы примете сан. Могу заверить, что приют, которому вы покровительствовали, не лишится финансовой поддержки и перейдет на попечение моей жены, если она сочтет возможным взять на себя эти… заботы. В противном случае я найду ответственное лицо.
Мать побелела, сделалась какой-то острой, будто резко постарела. Даже привстала в своем кресле:
— Нет! Ни за что! В монастырь? Ты с ума сошел! В Гаярдо?! Только через мой труп!
Фацио и не ожидал иного. Он просто смотрел, как мать суетливо металась в кресле. Как странно было видеть ее без неизменной шемизетки… Будто другая женщина, чужая. Впрочем… она всегда была чужой. Ее голая шея казалась длинной и тонкой, алебастрово белой, подвижной и хрупкой. Одно неверное движение — и голова поникнет, как срезанный цветок.
Она с шумом выдохнула, сжала кулаки:
— Я не поеду в Гаярдо! Только не в Гаярдо!
Фацио кивнул:
— Поедете, матушка. Именно в Гаярдо. Не по собственной воле — так силой.
— Ты не посмеешь! Если ты очерствел и не нуждаешься в матери, то у тебя еще есть сестра. Нежное дитя, которое не может без материнской любви!
Любви… Загнанная в угол, мать отчаянно сопротивлялась, предъявляя самые немыслимые и смехотворные аргументы. Розабелла не видела ее любви… Фацио поражался собственному спокойствию. Смотрел краем глаза на замершую Джулию, чувствовал, как той не по себе, и лишь данное обещание удерживало ее на этом стуле.
— Вы сможете видеться с Розабеллой. Она станет навещать вас. Даю слово.
Мать это не успокоило. Она напряглась, вытянулась вперед, как гончая, учуявшая след. Ее тонкие ноздри воинственно раздувались.