Наконец, Фацио вернулся, взял Джулию под локоть и повел вокруг фонтана, но от волнения она почти ничего не видела перед собой. В ушах шумело, сердце трепыхалось, ноги едва слушались. И этот жест… Нет, жест Соврано не был грубым, но само касание не допускало недовольства или возражения. Джулия почувствовала себя фигурой на шахматной доске, которую передвигают на другую клетку по чужой воле.
В окружении слуг она, наконец, заметила женщину в черном. Мать — никаких сомнений. Джулия старалась скромно опустить глаза, чтобы сеньора Соврано не сочла взгляд дерзким, но все равно рассматривала эту женщину из-под опущенных ресниц. Не могла не рассматривать. Лишь изо всех сил прижимала к себе Лапу, будто тот отчаянно вырывался.
Альба ошиблась. Сеньора Соврано не была старухой, только безумец посмел бы ее так назвать. Статная, с гордой осанкой, величественная в своем трауре. Джулия ожидала найти ее смуглой, черноволосой, черноглазой, резкой, как сын. Но мать оказалась совершенной противоположностью, и чем-то неуловимо напоминала Марену. Бледная, с ясными светлыми глазами и пшеничными волосами, убранными в черную сетку. Ее красивое лицо возраст тронул предельно деликатно, сохранив упругий овал лица и гладкий лоб. Лишь от крыльев носа к уголкам полных маленьких губ опускались две заметные скорбные морщины. Должно быть, ее шея тоже все еще была красивой, но это невозможно было разглядеть из-за насборенной черной шемизетки, щетинившейся зубцами кружев у самого подбородка. Тем белее на фоне черных складок казалось бледное лицо.
Фацио остановился перед матерью, наконец, убрал руку:
— Матушка, позвольте представить вам Джулию Ромазо.
Джулия с почтением склонила голову и присела в поклоне. Задержалась на какое-то время, наконец, осмелилась подняться.
Сеньора Соврано не пыталась сохранить даже видимость приличий. Она буквально буравила Джулию холодными ясными глазами, наконец, с ужасом посмотрела на Фацио:
— Кого ты привез, сын мой?
Он молчал.
Сеньора Соврано вновь посмотрела на Джулию так, будто увидела что-то мерзкое, непозволительное. Перевела взгляд на сына и задрала голову, чтобы ясно видеть его лицо:
— Это не та Ромазо! Фацио, ты привез не ту Ромазо! Я выбрала не эту! Зачем ты вообще ее привез?
Сеньора Соврано никого не стеснялась. Красивый высокий голос разносился по двору и отлетал в ночное небо. Казалось, сейчас ее слышал весь город. И весь город знал о ее недовольстве.
Джулия готова была провалиться. Не было ни крупицы ее вины, но она чувствовала себя повинной во всех на свете грехах. Она не знала, что делать, что говорить. И стоило ли вообще что-то говорить? Лапушка напрягся от этого незнакомого крика, выпрямил лапы, упираясь Джулии в грудь, намереваясь спрыгнуть. Она, как могла, прижимала его к себе заледеневшими руками. Все это было невообразимо, унизительно. Единственное, чего в эту минуту по-настоящему хотелось, — спрятаться от всех и разрыдаться.
Фацио не торопился с ответом, будто снисходительно ждал, когда мать прокричится. А та вдруг уставилась на насторожившегося Лапу:
— А это еще что? — Она протянула руку, тыкая пальцем Лапе в бок: — Оно живое?
Джулия не успела среагировать. В мгновение ока Лапушка вытянулся, открыл пасть и ухватил сеньору Соврано за изящный палец. Та лишь высоко взвизгнула и тут же отшатнулась. А у Джулии от ужаса даже потемнело перед глазами.
Глава 13
Это было словно в кошмаре. С той лишь разницей, что не представлялось возможным проснуться. Джулия невольно попятилась на несколько шагов, еще крепче сжала Лапу, который теперь замер и затаился. Будто понимал весь ужас собственного поступка.
Вокруг сеньоры Соврано тут же роем засуетились слуги, словно она была смертельно ранена. Кто-то истошно звал лекаря. Но Джулия теперь больше всего на свете боялась лишь одного — что эти люди отберут Лапушку. Она этого не вынесет. Фацио обещал. Обещал, что Лапа сможет остаться с ней! Но что теперь? Это — его мать, выбор более чем очевиден. Джулия, будто в горячке, сделала рукой защитный жест и взглянула на своего жениха, который, не отрываясь, смотрел на нее. Не на визжащую мамашу, а на нее. И лишь Безликий бог знает, что отражалось в этом взгляде. От ужаса Джулия даже не опустила глаза, которые уже разъедали слезы. Какой прок теперь опускать глаза…
Первое впечатление нельзя произвести дважды. Теперь уже ничего не исправить — дело сделано. И если в кошмарном приеме, который оказала ей сеньора Соврано, не было и крупицы ее вины, то теперь Джулия была виновна во всех грехах, потому что несла ответственность за Лапушку. И она от нее не отпиралась. Но, что же теперь будет? Что делать? Падать в ноги? Умолять? Ради Лапы она была готова на все.