Джулия зажгла свечи, склонилась над Фацио и тронула кончик повязки — присохла. Она не знала, можно ли чем-то размочить ткань. Что-то подсказывало, что лучше этого не делать. Джулия тихонько дернула, опасаясь причинить боль, и сама невольно поежилась. Но Фацио не переменился, словно ничего не чувствовал. Или задеревенел. Те же судорожно сжатые пальцы, те же закатанные глаза, то же напряженное лицо. Джулия дернула сильнее, желая покончить одним махом. Она отбросила окровавленную ткань на пол и обомлела.
Рана не воспалилась. Мало того — она зарубцевалась: свежий красный выпуклый шрам, перетянутый теперь уже бесполезными нитками. Джулия сняла вторую повязку, третью — картина повторилась. Что это, если не чудо? Не веря своим глазам, она осторожно тронула рубец кончиком пальца, но тут же увидела, как по шраму метнулась голубая искра и растаяла на глазах, обратившись легким едва заметным облачком, которое взмыло вверх. А сам шрам из красного стал насыщенно розовым…
Вдруг руки Фацио ослабли. Пальцы медленно разжались, обмякли. Ресницы дрогнули. Он моргнул несколько раз и открыл глаза. Молча смотрел на Джулию, перевел взгляд на лиловеющие окна:
— Который час? — голос был слабым, едва срывался с пересохших губ. Фацио хотел поднять голову, но не смог.
— Не знаю. Раннее утро.
Его брови сошлись к переносице:
— Вы не ложились?
Джулия смущенно опустила глаза, услышав, что он вновь обращался к ней на «вы». Теперь это было почти странно. Казалось, он имел полное право говорить ей «ты», и Джулия не чувствовала себя оскорбленной.
Она покачала головой:
— Нет, я спала здесь, рядом. Как вы себя чувствуете?
Уголок его губ едва заметно дрогнул:
— Теперь хорошо.
Фацио через силу все же поднял голову, Джулия подоткнула подушку, чтобы ему было удобнее. Он, нахмурившись, смотрел на свою грудь:
— Что произошло? Как?
Она вновь покачала головой:
— Я не знаю.
Он, вероятно, хотел бы продолжить, но слова давались с трудом. Фацио тяжело опустил голову:
— Что с Дженарро?
Джулия вздохнула:
— Еще не знаю. Вчера я сменила ему повязку, а утром должен был зайти Мерригар. Я его еще не видела. Я беспокоилась о вас. Но, полагаю, он уже принес бы дурные вести.
Фацио поймал ее руку, мягко сжал:
— Ступайте сейчас же. Узнайте о Дженарро и зайдите на кухню. Прикажите, чтобы сюда подали завтрак. Они оставляют все на столике у дверей покоев. Вам придется забрать. Обычно это делает Дженарро…
— Приказать…
Он сразу понял, что она имела в виду:
— От моего имени, если вашего слова им окажется недостаточно. Я разрешаю вам приказывать от моего имени всегда, когда это понадобится.
Джулия чувствовала, что вопреки желанию неуместно краснеет. Это прозвучало многозначительно. Она поспешила подняться, но Фацио не торопился отпускать ее руку.
— Я очень хочу узнать, как ты оказалась в подземелье.
Джулия кивнула:
— Я все расскажу — мне нечего скрывать. Надеюсь, и вы ответите откровенностью.
Фацио ничего не пообещал, опустился на подушки и прикрыл глаза. Джулия подошла к двери, бросила взгляд на балдахин, на котором по-прежнему притаился Лапушка, и вышла.
Мерригар уже побывал у Дженарро. К счастью, тот пережил эту ночь. Он был заново перевязан и, похоже, спал. Его поросшая рыжеватыми волосами широкая грудь мерно вздымалась. Джулия отдала распоряжения на кухне, забежала в свои покои с затаенной надеждой отыскать там Альбу. Разумеется, безрезультатно. Она забрала шерстяную шаль и направилась обратно. Миновала галерею и увидела у самой лестницы, как тираниха, в сопровождении неизменной Доротеи, мерзкого кота и пары служанок направляется на половину Фацио. Джулия точно знала: без его позволения тираниха не смеет туда ходить. И сейчас Фацио этого позволения не давал.
Глава 49
Джулия прекрасно понимала, что тираниху вывернет от злости. Но сейчас эта мысль доставляла какое-то нездоровое наслаждение. Оно отчего-то превратилось на языке в пряный привкус меда. Она почти смаковала его. И очень хотелось увидеть перекошенное холеное лицо, заломанные руки, закатанные глаза. И все прочие театральные ужимки, которые входят в арсенал этой истеричной сеньоры. За все унижения, за глупые придирки, за Альбу. Особенно за Альбу. И за бедняжку Розабеллу, которая была просто тряпичной куклой в руках своей гадкой матери. Тираниха недостойна такой дочери.
Джулия уже вполне могла себе представить, какой спектакль здесь разыграется. Но пасовать больше не собиралась. Довольно. Фацио скрывал свое положение от матери — значит, так было нужно. Если бы Дженарро был здоров — он бы выставил эту стерву без колебаний. Но так вышло, что по иронии судьбы обязанности камердинера исполняла теперь Джулия. Тиранихе наверняка известно, что она не ночевала в своих покоях. Как и известно, где именно была. От этого она и бесится. Особенно после того, как Джулия посмела говорить от имени ее сына. Стерва чуть не лопнула!