Джулия вновь кивнула:
— Да, я поняла вас, маэстро Мерригар. Вы, безусловно, правы. Я прослежу за Лапушкой. Отнесу его в свои покои.
— Я бы был очень признателен, если бы вы позволили мне как-нибудь ближе изучить его. Это феноменальная возможность.
Джулия нехотя кивнула:
— Я подумаю об этом. Ступайте же, пока вас не спохватилась сеньора Антонелла.
Лекарь развернулся и, наконец, вышел.
Джулия взглянула на Альбу. Та сидела, вытаращив глаза. Ее ладонь по-прежнему лежала на широкой волосатой руке Дженарро.
— Что это он такое говорил, сеньора? Что еще стряслось?
Джулия покачала головой:
— Уже не важно, Альба. Все это потом. Просто ничему более не удивляйся. Ты запомнила дорогу сюда?
Та кивнула.
— Я хочу, чтобы ты спустилась в кухню и, наконец, поела. Потом узнаешь, подали ли еды няньке Теофиле и проверишь, как она устроилась. Если нет — принесешь с кухни сама. Если отнесутся с пренебрежением — скажешь, что это мой приказ. И еще: ты не должна входить в комнату сеньора Фацио ни при каких условиях. Это позволено только Дженарро и мне. Если я понадоблюсь, ты просто постучишь в дверь и подождешь, пока я к тебе выйду.
Альба с готовностью кивнула:
— Как прикажете, сеньора. Все исполню в точности, как только вам угодно.
Джулия, наконец, вошла в комнату Фацио. Дверь была неплотно прикрыта, оставляя щель, в которую, видимо, и выбрался Лапушка. Лапушка… не было никакого сомнения, что к чудесному исцелению Дженарро причастен именно он. Но как? Джулия столько раз болела… Колола и резала руки, даже разбивала колени. И никогда не происходило никакого чуда. Лапушка оставался обычным домашним лисенком. Как и Мерригар, она не сомневалась, что зверь прозывается призрачным лишь из-за своего необыкновенного редкого окраса.
Лапушка вновь устроился в изголовье спящего Фацио. К счастью, в этот раз ничего особенного не происходило — оба просто отдыхали. Спокойно и умиротворенно. Гладкая грудь Фацио мерно вздымалась, лицо было расслабленным. Казалось, рубцы на его груди стали еще бледнее. Может, показалось… но теперь не было никакого сомнения, что с ним будет все хорошо.
Джулия посмотрела на оставленный поднос с завтраком — Фацио все же немного поел. Допил молоко, пощипал булку и, кажется, взял немного ветчины. Добрый знак. Наверняка, как и Дженарро, ему пока стоит быть умеренным в еде.
Джулия склонилась, заглянула в его лицо, поражаясь такому непривычному спокойствию и неожиданной мягкости черт. На смуглые щеки отбрасывали тени длинные изогнутые ресницы. Неожиданно трогательные и почти женские. Далеко не каждая красавица может похвастаться такими. Даже Марена. Марена…
При воспоминании о сестре сделалось неуютно, почти зябко. Какие новости привезла нянька Теофила? Впрочем… Джулия поймала себя на мысли, что от этих тревог сердце уже не поет и не щемит. Оно будто остыло. Или застыло. Или эту боль просто вытеснили другие переживания… и другие привязанности? Сестра ждала прощения… Ждала ли?
Джулия легонько пощупала лоб Фацио, с радостью отмечая, что он больше не горит. Налила себе молока, взяла уже заветревшуюся булочку и отошла к окну. Она считала нужным быть здесь, когда он проснется. Чтобы поблагодарить, если, конечно, для этого хватит слов. Едва ли Фацио может вообразить, какое счастье ей подарил.
Окна покоев выходили в сад, вдали просматривалась лазурная морская гладь, редкие точки белых парусов и темные крапины весельных лодчонок. Внизу, на белом мраморе, сушили роскошные перья павлины. Снова пара. И все утопало в раскаленном мареве, напитанном необыкновенными ароматами самых диковинных цветов с острой йодистой горчинкой.
Джулия допила молоко, отставила стакан. Оглядела комнату, с удивлением, наконец, замечая, что здесь не было ни одной вездесущей фрески. Лишь камень, дерево, искусные гобелены на стенах со сценами охоты и морских сражений. Но как Дженарро допустил такой беспорядок? Порыв легкого ветра, влетевший в окно, подхватил на столе стружку от очиненных перьев и поднял в воздух. Джулия подошла к столу, подставила ладонь и смахнула оставшийся мусор, выбросила в окно. Вернулась, тронула обложенный золотом кожаный корешок толстой книги. Другой, из травчатого бархата, инкрустированный самоцветами.
Еще одна книга лежала раскрытой на резном пюпитре, заложенная парчовой закладкой. Огромный толстый фолиант с пожелтевшими вспухшими страницами. Очень древний. Джулия осторожно тронула лист, перевернула. Изящный уборный почерк, изумительные буквицы. И потрясающие яркие миниатюры, исполненные с необыкновенным мастерством, украшенные чуть потускневшим золотом. Это бестиарий.