Как давно все это было – целая вечность прошла с тех пор. И сын уже взрослый, дипломат, постоянно живет за границей.
И внучка там, в Москве…
Она не приезжает сюда. Они не виделись с ней очень давно.
Илья Ильич выпрямился. Эх… Когда долго вот так сидишь в ненастные дни дома, превращаешься в сущую развалину. Болезни, старость, одиночество… Это же не только его проблемы. У всех пожилых так. Он вдовец, да, он одинокий, старый и хворый. Но на людях…
Да, хотя бы вот тут, в их коттеджном поселке «Маяк», – когда он идет в магазин или просто совершает прогулку медленно и чинно до самой реки, – он всегда старается держаться молодцом. Высокий, худощавый, слегка сутулый, очень импозантный старик. Он всегда помнит о том, что на людях надо выглядеть пусть и не на все сто, но хотя бы на семьдесят семь. У него все есть, у него неплохая пенсия, у него хороший сын на престижной работе, у их семьи – немалые деньги. А у него есть этот замечательный двухэтажный коттедж, тут, в поселке «Маяк», где живут люди, скажем так – не самые последние в государстве, пусть и «с прошлых времен».
И главное – он не брошен, о нем заботятся.
Ему оказывают поддержку, как в бытовом, так и в духовном плане.
А это и есть самое важное.
Не надо думать о том, сколько еще осталось жить… Это деструктивные, это контрпродуктивные мысли. Такие словечки любили когда-то выдавать в кругах, в которых он работал и общался. Эти слова хорошо применять в отношении политики или бюрократических интриг. А вот в отношении приближающегося твоего смертного часа, конца пути…
Нет, нет, нет, контрпродуктивно так думать – сколько еще отпущено тебе прожить. Но не думать об этом тоже невозможно. Потому что одиночество и старость, болезни и страх – это все там, глубоко внутри.
И даже эта толстая книга, которую он читает по совету умных верующих людей, не дает ответов. Он, Илья Ильич, в своей жизни всегда хотел и добивался конкретных и ясных ответов на конкретно поставленные вопросы о конкретных, пусть и трудновыполнимых целях. Но сейчас таких ответов он не получает. Все как-то смутно, размыто, на грани.
Они толкуют о необходимости веры. Лишь вера якобы даст ответ. И эта толстая книга.
Шаркая ногами, Илья Ильич снова вернулся в кресло под свет желтой настольной лампы.
Книга эта Библия. И надо признаться, что читает он ее порой с великим интересом. Пусть не все там и понятно.
Эти разговоры, когда они обсуждают прочитанное… Он слушает. По роду своей прежней деятельности он привык внимательно и очень въедливо слушать людей, но решал, как трактовать их слова, намерения и поступки, всегда сам. Но тут эти разговоры о духовном после чтения Библии…
Илья Ильич скользнул взглядом по стеллажам с книгами в комнате. Сколько томов… Всю свою библиотеку из московской квартиры он свез сюда, в коттедж. А квартиру без книг оставил ей, внучке. Она этих книг никогда не прочтет. Он, правда, тоже не читал особо, но… эта библиотека всегда создавала настроение. Особенно полки с мемуарами. Многих, которые писали эти мемуары, он помнил и знал.
Но сейчас из всех книг его интересовала лишь эта одна. Илья Ильич уселся поудобнее в кресле, накрыл колени пледом и пролистал Библию.
Пророк Иезекииль, стих двадцать третий. Сестры Огола и Оголива, принадлежавшие Господу, но не оставшиеся ему верными.
Читая, он улыбался – они смущались, когда он затевал обсуждение двадцать третьего стиха. Они смущались и говорили – что вы, право, Илья Ильич. Женщины, они всего лишь женщины, хоть и в монашеской одежде.
Скользя взглядом по строчкам, он чутко прислушивался к шуму дождя – не раздастся ли звонок или чей-то голос окликнет с улицы, прося открыть калитку.
Нет, пожалуй, в дожде и не услышишь, а то еще и задремлешь тут в кресле. Звонок в дверь громкий, он разбудит, а вот насчет калитки…
Илья Ильич встал, решительно накинул куртку, сунул ноги в разношенные кроссовки без шнурков с открытой «липучкой», взял зонт и вышел из дома под дождь.
Он добрел до калитки и открыл щеколду. Лишь набросил сверху на створ калитки и забора специальное железное кольцо, так что все его гости могли бы открыть калитку самостоятельно и зайти в сад, чтобы уже из сада позвонить в дверь. Так он поступал и раньше. Это был своеобразный знак гостеприимства. И одновременно знак боязни одиночества.
Если что-то, не дай бог, случится – сердечный приступ там или удар… Те, кто о нем заботятся, да и вообще соседи, люди придут… найдут, помогут, вызовут «Скорую помощь». В его возрасте в таком доме нельзя забаррикадироваться, нельзя запираться на все замки.