Запись заканчивалась на половине страницы, и я решила, что история Барбарины на этом закончена, но я ошиблась. Перевернув страницу, я прочитала продолжение этой истории, которое так меня ошеломило, что я уже боялась заснуть, хотя глаза у меня закрывались сами собой и голова кружилась от усталости.
«Октябрь, 19-е. Ха! Они думают, я умерла. Но я все еще тут, хотя никто этого не подозревает. Петрок ничего не замечает. Хорошо, что он не может заставить себя даже приблизиться ко мне, не то мог бы открыть обман. Он постоянно в разъездах. Ходит за утешением к Луизе Селлик. Пусть себе. Меня это больше не волнует. Все изменилось. Чудесно! Другого слова не могу подобрать. Мне бы не следовало писать в эту тетрадь, это опасно. Но мне хочется еще разок вспомнить и снова пережить это. Так забавно! Ужасно забавно. Я умираю от смеха, когда я одна. На людях же я спокойна — каменное спокойствие. Так надо. Чувствую, что начала снова жить — когда они думают, что я умерла. Нет, я непременно должна все описать. Боюсь, что забуду, если не запишу. Я решила тогда, как хочу умереть: заплыть в море. Может быть, оставить записку Петроку, что он довел меня до этого. Тогда бы он всю жизнь мучился, я бы преследовала его. Но все получилось совсем по-другому, совершенно неожиданно. Я о таком повороте и не помышляла. Меня вдруг осенило — каким образом новая Невеста — Барбарина — займет место Ловеллы Пендоррик. Пора ей отдохнуть, бедняжке. Дебора пришла ко мне в комнату в моем жакете, с блестящими глазами и легким румянцем на щеках. Я знала, как если бы она мне сказала это, что она была с ним прошлой ночью. „Ты что-то неважно выглядишь, Барби. Устала?“ Устала! Как бы она себя чувствовала, всю ночь не сомкнув глаз, как я. Ее я тоже собиралась наказать. Она себе никогда бы не простила. И сомневаюсь, что их связь бы продолжалась после моей смерти. „Петрок так беспокоится. Надо менять балюстраду на галерее. И вообще что-то делать с домом“. Как она смеет говорить мне, что чувствует Петрок! Как смеет она таким хозяйским тоном говорить о Петроке и о Пендоррике! Раньше она легко угадывала мое настроение, но сейчас она поглощена была Петроком и ничего не замечала. Она подняла мой шарф. Петрок купил его мне, когда мы были в Италии, прелестный шарфик из изумрудно-зеленого шелка. Рассеянно она повязала его себе на шею. Горчичный цвет жакета великолепно оттенял его яркость. Со мной что-то произошло, когда она взяла этот шарф. Мне показалось это чрезвычайно важным: мой муж — мой шарф. Я чувствовала себя так, словно она отобрала у меня мою жизнь и живет ее за меня. Я сама сейчас не пойму, отчего я не выхватила у нее этот шарф. Но я даже не возразила ни слова. „Пойдем, посмотришь на галерею. Там просто опасно. Завтра придут рабочие“. Я последовала за ней на галерею. Мы стояли под портретом Ловеллы Пендоррик. „Вот. Посмотри, Барби“. И вдруг это случилось. Я все решила в одно мгновение, все рассчитала. Ловелла смотрела на нас с портрета. Я знала, что она пытается сказать. „Невеста должна умереть, чтобы я могла, наконец, отдохнуть“. Это старая легенда, а в старых легендах много правды. Потому их и помнят. И эту тоже не забудут — о Невестах Пендоррика. Дебора ведь хотела быть невестой, и Петрок так вел себя с ней. Ну что ж, она ей и стала. Я иногда и сама не знала, кто из нас кто. Хорошо, что я записала это, хотя это и опасно. Нельзя, чтобы дневник попался кому-нибудь на глаза. Надо хорошенько его спрятать. Только Кэрри видела его. Она знает, что случилось на самом деле. И я, перечитывая эту запись, ясно все вижу. Я снова переживаю этот восхитительный момент: она стоит так близко от перил, я подхожу и толкаю ее изо всех сил. Я слышу, как она вскрикивает от удивления и ужаса, слышу ее голос — или мне только показалось, что она сказала это? — „Нет, Барбарина!“ И тогда я знаю, что я — Барбарина, что там в склепе лежит Дебора. Тогда я смеюсь и говорю себе: „Как я умна!“ Они все думают, что я в могиле, а я все эти годы живу среди них! Но иногда, чтобы вспомнить, кто я, мне надо перечитать эту тетрадь».
От страха я чуть не лишилась чувств, но, переборов себя, продолжала читать:
«Октябрь, 20-е. Вчера я не дописала. Спешу сделать это сегодня, пока еще могу вспомнить. Я тогда испугалась, заметив, что в холле кто-то есть. Но к счастью, это был старик Джесс, а он уже совсем ничего не видит. Я стояла на галерее, глядя на обломки балюстрады. Вниз я не смотрела. Но я не долго там стояла. Джесс побежал за помощью, а я быстрей, пока никто меня не увидел, побежала в комнату Деборы. Я бросилась на кровать, сердце у меня бешено колотилось. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, не больше нескольких минут, хотя мне показалось — больше часа. Голоса. Крики ужаса. Мне ужасно хотелось посмотреть, но я знала, что должна ждать. Стук в дверь. Вошла миссис Пеналлиган. „Мисс Хайсон. Несчастье. Несчастный случай“. Я подняла брови и „непонимающе“ уставилась на нее. „Перила на галерее, они оказались совсем непрочными, хуже, чем мы думали. Миссис Пендоррик…“ Я продолжала молча смотреть. Она вышла, и я услышала ее голос: „Мисс Хайсон, бедняжка, как умом двинулась от горя. Надо думать, они ведь не надышатся, бывало, дружка на дружку. И недели не жили порознь. А я так и различить их никогда не умела“.