Что он чувствовал? Пустоту какую-то. С виду-то он был, как всегда, крепкий и сильный, мог и кивнуть, и улыбнуться, и обменяться словечком-другим, вежливо, без сучка без задоринки, не заикаясь и не потея. Во рту у него не пересохло. Он увидел мать в новом бархатном платье, важную и счастливую. А Венайя будто сошел с картины «Отец – гордый патриарх»…
«Да они тут все с ума посходили», – подумал Мэтт, когда они въехали под покрывающимися молодой листвой деревьями во двор церкви. – Они знать не знают, что наделали». И кроме пустоты, он почувствовал презрение к ним всем – это немного ему даже помогло.
Церковь была украшена вазами с первоцветами, утварь сверкала начищенным оловом, окна впускали бледный ясный свет. Все явившиеся на церемонию фермерские семейства были разодеты пышно, как праздничные индейки в День благодарения.
Он встал лицом к алтарю, и священник ему кивнул. Тогда на хорах зазвучала фисгармония, и все волосы на голове и шее Мэтта встали дыбом. Ведь музыка значит, что его невеста здесь – и сейчас идет к нему. Он не станет оборачиваться, чтобы увидеть… горную дикую кошку в человеческом обличье и свадебном платье, под руку с ее отцом-оборотнем.
На ней было голубое шелковое платье.
Это он все же разглядел уголком глаза, когда она встала рядом с ним.
Пахло от нее только тем, чего он мог ожидать, если бы все было без обмана – чистотой и молодостью, и дорогими духами из флакона.
Когда их руки соединили, он увидел, что ручка у нее маленькая и тонкая, с чистыми, коротко подстриженными ноготками и двумя-тремя шрамами от царапин.
– А теперь повторяйте за мной…
Тут-то ему все же пришлось на нее взглянуть. Если бы он принес брачный обет, не глядя, он бы показал себя грубым мужланом – или трусом. И он повернул голову.
Фина Проктор, которую всего несколько секунд отделяли теперь от превращения в Фину Ситон, была всего на несколько дюймов ниже ростом, чем он.
Загорелая дочерна, как большинство девушек в фермерских семьях, которых учили хозяйству в полях, – загорелая, как Мэтт. Глаза у нее тоже были карие, как лещина.
Она была недурна собой. Лицо умное, с широким и высоким лбом, дугами бровей, прямым носом, полными, но красиво вылепленными губами, белыми зубами. Правда, она не показала их в улыбке.
Она серьезно встретила его взгляд.
А она-то что об этом думает? Да, выйду, мол, замуж, ради союза Ситонов и Прокторов, чтобы принести своему клану землю и власть. А потом, когда муж наскучит, убью его ночью на поле или в лесу, одним ударом когтистой лапы – папаша поможет замести следы, убедить всех, что какой другой зверь его сгубил…
Мэтт сам ужаснулся этим мыслям.
Он почувствовал, как кровь отлила от щек.
Вот в этот самый момент ее прохладная ручка, такая маленькая в его руке, и сжала ее чуть заметно. Она зажмурила правый глаз всего на миг – вправду подмигнула или показалось?
Он чуть не спасовал, а она его поддержала. «Может, она все же настоящая женщина?» – подумал он. Или это все ее звериная хитрость?
Волосы ее, золотые, густые и длинные, были убраны в сложную прическу – заплетенные косы заколоты на затылке, завитые локоны спущены вдоль спины, словно кукурузные косички, что плелись на Праздник урожая.
Мэтту понравились ее волосы, и глаза, и то, как она ему подмигнула. Ему понравилось ее имя, которое он только сейчас впервые услышал полностью от священника – Афина. Из своих книжек Мэтт знал, что Афина – мудрая богиня-воительница древних греков. Все было бы хорошо, правда хорошо – если бы остальное было по-другому.
Они сели за свадебный стол в гостиной молитвенного дома, среди букетов цветов.
Там Мэтт познакомился наконец с Джозом Проктором, неприметным, мускулистым, черноволосым человеком. Он пожал Мэтту руку, хлопнул его по спине и сказал, что о Мэтью Ситоне он слышал слова только самые хвалебные и лестные, и с радостью принимает его в народ Предгорий.
За столом вино лилось рекой. Мэтту казалось теперь, что он раздвоился. Один был вполне доволен и все косился на свою молодую жену. А второй прятался в сумрачной пустоте и хмурился, напрягшись, словно взведенный курок.
Джоз подарил молодым дом – обычный подарок главы важного семейства новому зятю. Чентеру Аннин отец тоже в свое время подарил дом. И после ужина, под ливнем конфетти из рисовой бумаги, Фина с Мэттом забрались в украшенную лентами двуколку Проктора, и Мэтт щелкнул кнутом над головами разукрашенных серых коней, и поскакали они вверх, в холмы, в звоне бубенцов и лучах солнца. Она и он. Вдвоем.
– Наверное, ты хочешь переодеться.
Это были, по сути, первые слова, с которыми она обратилась к нему с тех пор, как они остались наедине, – вообще, с тех пор, как встретились у алтаря.
– Вообще-то… да. Шею натирает.
– А ведь шелк такой гладкий… – сказала она, почти игриво.
Но, как бы там ни было, оба они поднялись по великолепной деревянной лестнице и в разных комнатах переоделись в более будничные наряды.
Когда он спустился, одна из служанок разводила огонь, но лампы зажигала Фина – Афина. Служанка, похоже, вовсе ее не боялась. Но ведь даже дикие звери, когда привыкнут к людям, могут вести себя, как ручные.
Они сели за поздний ужин при свечах.
– Тебе нравится твой дом, Мэтью? – учтиво спросила она, впервые произнеся его имя.
– Да.
– Мой отец постарался предусмотреть все удобства.
И денег, видно, немало потратил.
– Да, дом просторный и богатый.
– Мне бы хотелось, – проговорила она, – кое-что изменить.
– Разумеется, пусть все будет на твое усмотрение.
– Хорошо.
Девушка-служанка обошла вокруг стола и подлила ему кофе, как Мэгги сделала бы дома. Но теперь его дом здесь.
– Завтра я поеду, поговорю с работниками и осмотрю поместье, – деловито сказал он.
– Но Мэтью, никто этого не ожидает, в первый-то день… – Она осеклась.
И правда, никто бы не ждал такого наутро после первой брачной ночи.
– Ну-у… – протянул он. – Я, пожалуй, все равно поеду. Осмотрюсь тут.
Он уже увидел часть поместья, когда они ехали сюда под садящимся солнцем. Мили полей, расчищенных от рощ и лесов, ожидали посева, стройные сосны подрастали для лесопилки, паслись на лугах коровы, и овцы, и козы. Видел он хлева и свинарники, и сады, осыпанные розовым цветом. Дом назывался Высокие Холмы.
После этого краткого разговора они помолчали. В очаге стрельнуло полено. Слуги уже ушли и оставили их наедине. Золотистый циферблат больших старых часов на каминной полке показывал, что до полуночи оставался лишь один час.
– Ну что же, – сказала она, поднявшись на ноги одним изящным движением. – Я поднимусь наверх. – И тут она вскинула руку и вытащила гребень или шпильку из заколотых волос – они волна ми упали ей на плечи и спустились до колен, как ему и обещали. Расплетающие косы заструились, как вода из растаявшего родни ка, и заблестели золотом, как огонь.
Она обернулась и бросила на него взгляд через плечо.
– Тебе совсем не нужно подходить ко мне, Мэтью Ситон. – Голос ее почти не дрожал, как ставшие вровень чаши весов. – И подниматься наверх ты не обязан. Если не хочешь, конечно.
– О, но я… – начал он, уже вскочив на ноги, как настоящий джентльмен.
– Но ты… Но ты меня не хочешь, уж это-то заметно. Я против тебя ничего не имею. Ты мужчина сильный и красивый, и глаза у тебя честные. Но, если я тебя чем-то не устраиваю, мы можем держаться друг от друга на расстоянии.
И с этими словами она оставила его – он даже рот не успел закрыть.
Незадолго до полуночи, когда кофе на столе остыл и почти все свечи догорели, Мэтью снова отодвинул свой стул и поднялся вслед за ней по лестнице.
Он постучал к ней в дверь. Ему подумалось, что теперь она, возможно, уже спит. А может, он на это надеялся? Но она ответила, тихо и спокойно, и он открыл дверь и вошел.
Большая спальня и сама кровать были самые лучшие. Белые пуховые подушки, накрахмаленные льняные простыни, лоскутное одеяло, которое двадцать мастериц изукрасили бегущими оленями и ночными звездами.