Он дернул лошадь за удила так резко, что она, остановившись, чуть не сбросила его на землю. Он застыл в седле, глядя вверх, на своего ребенка в клыках смерти.
Как ни странно, он не издал ни звука, ничем не привлек внимание дикой кошки. Ребенок не плакал. Неужели она уже убила его дочь?
Затем они снова исчезли в соснах; наваждение словно спало с него, он спрыгнул с лошади и побежал изо всех сил вверх по лесистому склону, сжимая в руке винтовку.
В любом предании или сказке, случись это, он бы их быстро нашел. В действительности же это было нелегко. Он понимал это, но все равно продолжал бежать. Но вдруг Мэтт ощутил всю нереальность происходящего, и это наконец подтвердилось, когда он подбежал к краю освещенной холодным голубым светом опушки. Они были там, на льдисто-синей траве – Фина и ее дочь. И они…
Они играли. Но не как обычная женщина играет с ребенком. Ведь Фина была горной кошкой, а Эмми – ее детенышем. Не комнатная лампа, а луна ярко осветила перед Мэттом эту картину: гибкая мать-пума катается и борется со своим полным сил детенышем, котенок покусывает ее, а она нежно трогает его лапой, убрав когти, и темная шкура обоих светится под лунными лучами, красные пасти открыты: мать шутливо порыкивает, детеныш неумело шипит в ответ. Казалось, обе они смеются открытыми пастями. А когда игра закончилась и пума легла и стала вылизывать детеныша, ее хриплое мурлыканье заглушило все ночные звуки.
Мэтт стоял, спрятавшись за дерево. Впоследствии он думал, что они должны были заметить его присутствие, но так сосредоточились друг на друге, что не обратили на него внимания. Невидимый, затаившийся, он словно перестал существовать.
Некоторое время он следил за ними. А когда луна опустилась и опушка, уже не залитая ее пламенеющим светом, превратилась в смутное скопище теней, он успел заметить, как оба создания быстро и легко снова приняли человеческое обличье. Вот она, Фина. И вот ее ребенок. Фина подхватила малышку, поцеловала ее и высоко подняла свою дочь, смеясь от радости и гордости, а малышка засмеялась в ответ, размахивая в ночи беленькими кулачками, которые всего минуту назад были кошачьими лапами.
Она никогда ему не принадлежала, его Фина. Ни она, ни ее дочь. Нет, они не были людьми – они были оборотнями. Его она только использовала. Может ли Фина навредить своей дочери? Никогда. Фина любит ее. Знает ее. Теперь они стали друг для друга всем, и никто другой в целом свете им не нужен.
Раньше Мэтт иногда раздумывал, можно ли подъехать на коне к какому-нибудь горному перевалу, перебраться через горы и уйти в другие края, где живут другие люди. Просто люди. Обычные.
В ту ночь Мэтт Ситон, в чем был, ничего не взяв с собой, кроме лошади и ружья, взобрался вверх по склонам гор со своей стороны и прочесывал перевалы, пока наконец не нашел проход. Он оставил в прошлой жизни все. Родных, союз Ситонов и Прокторов, семью, дом и имущество, себя. Только брак свой и отцовство он не покинул, они уже были у него украдены. Украдены его ревностью. Его обманутой человечностью и одиноким человеческим сердцем.
Танит Ли написала почти 100 книг и более 270 рассказов, а еще радиопьесы и телесценарии в таких разнообразных жанрах, как фэнтези, научная фантастика, романы ужасов, книги для молодежи, исторические и детективные романы, а также повести о современной жизни и сочетания этих жанров. Среди ее последних публикаций трилогия о Льве-Волке – «Отброшена яркая тень», «Здесь, в холоде ада» и «Пламя только мое» – и три романа для молодежи «Пиратика». В последнее время она также опубликовала несколько коротких рассказов и повестей в «Научно-фантастическом журнале Азимова», «Странных Сказках» и «Царстве Фэнтези» и в антологиях «Призрачный квартет» и «Колдуны».
Она живет в Сассексе с мужем, писателем и художником Джоном Кайном, и двумя вездесущими кошками. Дополнительную информацию о ней вы можете получить на сайте www.tanithlee.com.
В рассказе «Дочь пумы» мне пришло в голову «вывернуть наизнанку» обычный сценарий о Красавице и Чудовище, чтобы на этот раз испуганный молодой человек против воли взял замуж незнакомую, обладающую сверхъестественными способностями девушку-зверя.
Конечно, не стоит забывать, что при любом браке по сговору обе стороны часто испытывают тяжелые терзания.
Затем мне надо было решить, каким зверем будет невеста. Я выбрала пуму, которую иногда еще называют горным львом, потому что всегда любила этого зверя за красоту, а его боевой крик, который я услышала в фильме, когда мне было лет одиннадцать, наводил на меня ужас. Как ни странно, этот крик, хоть он и характерен для пумы, в этой сказке не упоминается. Когда я выбрала пуму, вокруг сразу нарисовалась ее природная среда обитания – не просто фон, а третий главный герой: параллельный мир, напоминающий североамериканские Скалистые горы времен 1840-х годов.
Кристофер Барзак
Карта семнадцати лет
Секреты есть у всех. Даже у меня. Мы таскаем их с собой, как контрабанду, всегда под какой-нибудь маскировкой, придуманной нами, чтобы прятать те части самих себя, о которых миру лучше не знать. Я бы писала о том, что думаю, в дневнике, если бы могла поверить, что в него не сунут нос, но в этом доме о неприкосновенности частной собственности никто даже понятия не имеет. Если уж хочешь иметь секреты, придется научиться записывать их в своем сердце. И держать их при себе. Или хотя бы не раскрывать кому попало.
Вот это меня и беспокоит – тот парень, с которым мой брат, похоже, собирается вступить в брак. Кстати, о секретах. Уехал, значит, Томми в Нью-Йорк, в колледж, попросил родителей помогать ему деньгами целых четыре года, а потом, когда закончил колледж лучше всех в группе – по специальности не какой-нибудь там, а «живопись» (которая даже ученой степени не дает, чтобы найти работу и отдать долги, в которые влезли родители, платя за его образование), – приехал домой и сообщил, что он гей. Не успели мы и слова сказать, ни хорошего, ни плохого, как он снова сбежал, и даже трубку не брал, когда мы звонили. А когда он наконец соблаговолил откликнуться, то папа с мамой ничего от него не видели, кроме коротких телефонных звонков и электронных писем с просьбами о материальной помощи.
Пять лет, значит, от него практически ни слуху ни духу, и вот он вдруг объявляется и приводит домой парня по имени Тристан, который играет на фортепиано лучше, чем наша мама, а корову видел только по телевизору. И от нас Томми ожидает, чтобы мы встретили его, как ни в чем не бывало, чтобы, значит, не смущать парнишку, и слова не сказали о том, что четыре года назад он удрал, никого из нас не послушав. Вот такой он человек, Томми Терлекки, мой старший брат, американский художник-сюрреалист-гей, широко прославившийся в узких кругах не своими изображениями сказочных созданий и волшебных видений, а ужасными, карикатурными семейными портретами, на которых мы представлены в самых смехотворных ролях. «Американская готика»: отец с вилами наперевес, мама протягивает к зрителю вязальные спицы и моток шерсти, как будто уговаривая тоже попробовать, я, угрожающе скрестив руки на груди, хмурюсь из-под оборок чепца на Томми, который сидит у моих ног, расстегивая тесный детский костюмчик в стиле позапрошлого века. Что я не люблю в этих картинах, так это то, что он про нас все наврал. На картинах Томми показывает, что на него давит образ жизни его семьи, но Томми сам же нас в эти костюмы нарядил. Он изобразил нас такими, какими он нас видит, а не такими, какие мы есть на самом деле, и в своих картинах театрально выставил напоказ конфликт, который сам же и придумал.
Однако же, если взглянуть на это дело с практической точки зрения, надо сказать, что серией картин «Американская готика» Томми создал себе имя, чего нельзя сказать о том цикле, над которым он сейчас работает, – «Сыны Мелюзины». Эти картины похожи на его ранние работы со сказочными животными, которые искусствовед, отбиравший картины для выставки, посчитал слишком претенциозными по сравнению с «многообещающими абсурдистскими, полными глубокого самоанализа семейными портретами, созданными молодым дарованием из диких степей Огайо». Спасибо тебе, Гугл, что рассказываешь мне о том, что мой братик поделывает. «Сыны Мелюзины» все как на подбор мускулистые красавцы с голой грудью, змеиным хвостом и лицом, как у Тристана. Все они невероятно прекрасны, и все жутко страдают – кого выбросило из воды, кто задыхается в грязных городских переулках, кто высыхает и истекает кровью на пляжах, кто попался на застрявший в щеке рыболовный крючок. Как сказал Томми, показывая нам эти творения, «это новый Христос». Мама с папой, разумеется, покивали: «А-а-а, понятно».