Виктор все быстрее барабанил пальцами по столу...
Лариса вернулась в сумерках. В хате никого не было. Зажгла лампу, начала хозяйничать. По дому забот полон рот. Хваталась за все сразу, руки аж млели иногда, а в голове - все те же неотвязные мысли. Обидно было за Виктора, что не остался дома, не подождал ее. Не хочет слушать, что ему говоришь. А послушать есть что.
Старая Дичиха не хотела брать обратно самогонку. Очень удивилась, когда увидела у себя в хате Ларису с бутылкой в руках.
- А чем мы хуже людей? - обиженно жаловалась она. - Всем можно, а нам так уж и нет? Вон Перегудиха, слушайте, два раза брала лошадь за пол-литра, а нам так уж и одного разу нельзя. В больницу съездить. Он же больной человек. Думаете, обманываю?
- Так вы берите лошадь, берите! - запальчиво объясняла Лариса. - Но без горелки. Понимаете? Без бутылки!
- Без бутылки? - Бабка так посмотрела на Ларису, словно та хотела оскорбить ее на всю жизнь. - Так это ж больше нам никогда и не заикаться насчет лошади?
"Вот до чего довели людей, сначала Шандыбович, а теперь Витя, - думала Лариса. - И что за человек этот Шандыбович? Чего он так привязался к Виктору?"
До боли в сердце было обидно, что не удается толком поговорить с мужем. Хотелось бы обо всем этом рассказать ему, посоветоваться. Неужели с ним нельзя посоветоваться? Говорили ведь раньше, делились всякими мыслями. С кем же поговорить о том, что тревожит душу? Павел - брат. Он будет слушать и усмехаться. Скажет: "Говорил я тебе, чтоб не спешила выходить за него замуж". Ольга? Так ведь и понять трудно эту Ольгу. То она готова убежать из дому, то сидит спокойно в боковушке и пишет под диктовку Вити. Разве к своим девчатам пойти? Варька - понятливая, умная, но сама, кажется, страдает от неудачной любви. Этот наш Павел все еще мнется да колеблется: то на Ольгу смотрит так, что, кажется, жить без нее не может, то Варьке ласково улыбается.
Вспоминались счастливые вечера, когда Виктор рад был каждому Ларисиному слову и сам подолгу рассказывал о военной службе. Если бы можно было так поговорить и теперь, Лариса упрекнула бы не только его. Очень сурово и вслух упрекнула бы и себя за то, что, занявшись звеном, выпустила из виду другие дела, мало интересовалась, что делается в бригаде вообще.
Но не пришел домой Виктор, и не с кем было поговорить Ларисе. За полночь просидел он у Шандыбовича за бутылкой отменного первача. Так захмелел, что и ночевать остался там.
Когда Лариса вернулась с сельскохозяйственной выставки, пришла пора поднимать со стлища лен.
С дороги она немножко замешкалась дома и пришла в поле на каких-нибудь полчаса позже своих девчат. Удивилась, что в звене была Ольга. Она старательно работала, ее лицо и открытая шея уже раскраснелись, а в глазах светилась радость.
- А кто же теперь в боковушке? - еще не совсем веря Ольгиному энтузиазму, спросила звеньевая.
- Отец там... - опустив глаза, ответила Ольга. - Обойдутся и без меня.
В обеденный перерыв Лариса рассказывала девчатам о выставке. Призналась, что чуть не извела ее какая-то лихорадка-трясучка, когда люди попросили выступить в колхозном лектории. А как сказала первое слово, так и ничего, все отошло.
- Спрашивали многие, как выращиваем лен на нашем Полесье. Рассказала. А потом сказала и про крушниковскую бригаду. Удивлялись там и смеялись, когда услышали, что бригада так далеко от колхозного центра и что председатель колхоза бывает в этой бригаде, может, раз в полгода. А некоторые при этих словах вынимали из карманов блокноты и что-то записывали.
- Вот хорошо! - воскликнула Ольга.
- Что хорошо? - не совсем поняла звеньевая.
- Что записывали! - уточнила Ольга. - Может, в газете поместят!
Вечером, когда шли домой, она приотстала от девчат и подала знак Ларисе. Они пошли тише. Девчата им не мешали, так как знали, что у Ольги и Ларисы могут быть свои секреты.
- Будет на Павла жаловаться, - хмыкнув, бросила Варька и с любопытством оглянулась.
Но Ольга и не думала жаловаться на Павла, на сердце у нее лежало совсем иное горе.
- Я убежала из этой боковушки, - тихо, задумчиво проговорила она. Если можно, возьми меня в свое звено. Больше я так не могу. Поверь, Лариска! Не могу!
- Я тебе еще весной об этом говорила. Помнишь?
- Помню, но тогда... - Тут Ольга перешла почти на шепот. - Я думала, может, чего не понимаю, может, неправильно смотрю на некоторые вещи... В родной семье живу, не где-нибудь. Как и всем детям, хотелось мне любить своих родителей, верить им, гордиться ими. Подумай, как бы ты осмелилась сказать что-нибудь против родителей, а не то что сделать?
- Мне кажется... - неуверенно начала Лариса. - Я думаю, что смелости у меня хватило бы, если бы понадобилось.
Она растерянно глянула на подругу и вдруг задумалась. Несколько Ольгиных слов прошли мимо ушей. "А что, если придется против мужа выступать? Говорить открыто, перед людьми. Хватит ли смелости, выдержат ли нервы? Это не на выставке про лен рассказывать".
Лариса даже испугалась этой мысли, ей стало грустно, и почему-то отпало желание спешить домой.
- Сколько раз я собиралась! - говорила тем временем Ольга. - Сколько раз клялась себе!.. Брошу все! Брошу не только боковушку, но и самую хату! Чтоб глаза мои не видели, чтоб уши мои не слышали, что вокруг меня делается. Пойду расскажу какому-нибудь доброму человеку обо всем на свете или напишу в райком. И всякий раз что-либо сдерживало. Хватало за руку, за язык. То родителей жалко было, то самой себя, то тебя, Лариса.
- Почему это меня, Ольга?
- Потому что и Виктор очень скоро начал наведываться в нашу боковушку. Молчала, знала, что ты будешь переживать, если я вмешаюсь, и, может, даже плохо подумаешь про меня. Вместе же когда-то гуляли, и - не буду скрывать Виктор нравился тогда и мне.
- Я знаю, что нравился. - Лариса доверчиво глянула на подругу. - Но я плохо не подумала бы.
Взошли на мостик. Сухие доски неприветливо скрипнули, и у Ларисы кольнуло под сердцем. Первый раз она не остановилась тут, не посмотрела на красивую, всегда говорливую речку.
- Весной я радовалась, - продолжала Ольга. - Виктор принял бригаду. Думала, что будет и у нас порядок, как у людей. Куда там! Новый бригадир пошел по тропке старого, да еще, пожалуй, и опередил его кое в каких делах. Ты уже знаешь о его танце с балабешкой? - невольно улыбнулась Ольга.
- Знаю, - ответила Лариса.
- Все эти дни, что ты была на выставке, пил без просыпу. Не обижайся на меня за эти слова... Дал подписку моему отцу, что выдаст ему половину своей премии за лен, - и пил, дурачился. В воскресенье вечером гуляли в клубе. Смотрим, открываются двери и высовывается из-за косяка лошадиная голова. Глаза сверкают, как у черта. Мы перепугались, шум подняли. Думали, что, может, кто нарочно такую штуку выкинул. А тут въезжает в зал Виктор на коне. "Играй! - кричит гармонисту. - Играй, как на моей свадьбе играл! Если мой жеребчик научится танцевать польку, премирую тебя живым поросенком!" Едва выставили его хлопцы оттуда. Скакал по улице потом до тех пор, пока Мефодий не отобрал жеребчика. Отца, слыхать, выгонял из дому... Ты поговори со свекром, Ларисочка, милая! - вдруг в отчаянии воскликнула Ольга и остановила подругу, ткнулась лицом в ее плечо. Руки ее дрожали на груди у Ларисы. Если бы ты знала, как мне тяжело об этом говорить! Я просто не знаю, что делаю, забываю, что он - твой муж!
- Ничего, Ольга. Ничего... Я понимаю, ты не только о нем говоришь. Тебе так же тяжело, как и мне. Пойдем потихоньку!