Дни бежали, похожие один на другой, разбиваясь только выездами в город. Я вроде бы смирилась с неизбежностью этой монотонной жизни, но вздрогнула, когда увидела в один из базарных дней уже начинающие слегка желтеть деревья и травы.
Осень накатывала быстро, какими-то острыми пиками. Еще на той неделе на всю рощу было едва-едва пара десятков желтых листочков, а сегодня золотилась она вся. С огорода спешно убирали урожай, и на сбор картошки выходили все монахини, в том числе и я. Это вносило некоторое разнообразие в монотонность жизни, но и приближало для меня ту самую страшную свадьбу.
Я стала хуже спать. Мне постоянно снился один и тот же сон. Там, во сне, я шла по сумрачному узкому коридору куда-то в темноту, а за мной сами собой закрывались стеклянные двери. Во сне я все время оглядывалась и успокаивала себя тем, что двери стеклянные и их легко разбить. Но чем дальше я шла, тем больше этих самых дверей оказывалось между мной и входом. Тем меньше света от входа пробивалось через десятки слоев стекла…
Глава 16
Вызов к матери настоятельнице не был для меня совсем уж неожиданностью. И услышала я ровно то, что ожидала услышать:
— Господин баронет привез тыквы, Клэр. Завтра в обители будет тыквенный суп, а послезавтра ты обвенчаешься в городском храме.
Я молчала, потому что искренне не понимала, что можно ответить. На секунду вспыхнула мысль о том, что я много раз за лето была в городе и теоретически могла бы убежать. Однако именно эти поездки и беседы с горожанами четко дали мне понять, что бежать некуда.
Эти люди не были злыми. Но они жили в мире четко прописанных законов и нерушимых правил. Тот, кто нарушал эти правила, становился изгоем. Беглянку никто не примет, ей никто не поможет. Я точно знала, что не смогу выжить в лесу даже летом. Я не умею охотиться. И пусть у меня хватит сил посадить огород, я просто не дождусь плодов с него: я умру с голоду. А жить, как ни странно, мне все еще хотелось, и пока самоубийство пугало больше, чем даже такое существование.
За это лето я лишись не только всех иллюзий, но, кажется, и всех моральных устоев. Если бы я могла украсть чтото, что дало бы мне свободу от монастыря и этого мира, я сделала бы это не задумываясь. Пожалуй, меня держали на плаву и не давали погрузиться в полное отчаяние только периодически всплывающие мысли о прошлой жизни.
Мне приходилось бесконечное число раз напоминать себе, что я взрослая неглупая женщина, пережившая в том мире довольно много. Выстоявшая после предательства мужа, настроенная на борьбу с раком и даже не испугавшаяся сказать «нет» Кольке Паяльнику. Может быть, это была и смешная победа, но все же она была. После моей смерти этот урод сядет.
А самое главное: перемежая острые моменты тоски и депрессии, во мне все еще сильно было желание жить! Было ощущение, что я не доделала что-то важное в той жизни, упустила что-то очень существенное. И терять этот доставшийся случайно второй шанс я все еще не желала.
На следующий день сестры с удовольствием ели тыквенный суп, а я смотрела в плошку и вспоминала, что терпеть не могу этот вкус.
Вечером меня повели мыться. Первый раз за все лето я не просто обтерлась влажной тряпкой, а действительно нормально вымылась. С волос сошло столько грязной воды, что я поразилась, как еще не обзавелась вшами. Маленькая мыльня, кстати, предназначалась вовсе не для всех сестёр. В нее, оказывается, пускали только по распоряжению матери настоятельницы и только в том случае, если мытье советовала сестра Ренилда. Ренилда ведала травяными запасами в монастыре и считалась кем-то вроде местной знахарки. Так что, как пояснила мне промывающая мою косу сестра Брона, мыльней пользовались три, редко четыре раза в год.
— Это ж и воды натаскать надобно, и дров сколько извести, чтобы в тепле помыться. Да и лекари бают, что ежли ащиту с тела смывать часто, то через поры болезни всякие проникают. Давно ли волна прошла. Говорят, от мытья излишнего она и началась.
Я вспомнила, что здесь волна -- это вовсе не в море. Это то, о чем рассказывала мне Лаура -- эпидемия.
Спала я на той же самой засаленной простыне. Ее поменяют, когда я уеду из монастыря. А вот с утра началась суматоха. Сразу после утренней молитвы пришла пожилая, незнакомая мне монашка, которая, расчесав мне косу, начала делать прическу. Состояла эта свадебная прическа из вплетенных в волосы каких-то черных нитей. От этого коса Клэр, и без того густая, стала толще раза в три и длиннее в половину. Старуха уложила ее венцом вокруг головы и сколола кучей шпилек.
Затем мне дали тонкую, похоже, батистовую сорочку. Следом вторую, из ткани поплотнее и с рукавами до локтя. Затем белую блузу из очень плотной шелковой ткани, а уже сверху зеленый сарафан из настоящего бархата. Очень толстого и рыхлого, с не слишком ровным ворсом.