— Сказывают, в этом сарафане сама баронесса замуж выходила!
Запах от ткани и в самом деле был несколько затхлый и неприятный, но возражать было бессмысленно. На ноги натянули белесые чулки, которые примотали кожаным ремешком чуть выше колена. Черные балетки, явно совершенно новенькие. И только потом накинули на меня полупрозрачную сетку вуали, прицепив к волосам теми же шпильками. Эту тряпку нельзя было даже назвать фатой. Она крепилась на макушке и равномерно опускалась до пояса со всех сторон – и сзади, и спереди.
В этом наряде мы отправились в часовню, где матушка настоятельница бдительно проследила, чтобы я не подкладывала ткань сарафана себе под колени.
— Не ровен час, испортишь дорогую вещь. Господь терпел, и ты потерпишь.
Через час, когда молитва закончилась, я разгибала колени чуть ли не со стоном. Самое неприятное было то, что кормить меня в этот день никто не собирался.
— Самая это что ни на есть примета верная, – ехидно заявила сестра Гризелда, когда я спросила о завтраке. – Ежли до свадебного обеда невеста хоть крошечку проглотит, нипочем счастья ей Господь не даст.
Вчера вечером я не могла есть чертову тыкву от нервяков, сегодня мне просто ничего не дали. Часам к семи, когда уже подали телегу, на которой монашки проводят меня к жениху в городской храм, от голода и волнения меня уже подташнивало.
Сестра Брона, заметив, что я побледнела, вздохнула и укоризненно покачала головой. Затем, схватив меня за руку, потянула от выхода к нашей келье, торопливо заявив сестрам:
— Сейчас, сейчас назад вернется. Позабыла она кое-что. Надобно забрать.
В келье сестра молча достала из-под подушки два вареных яйца и поторопила меня:
— Давай-давай, быстренько. А то ты такая белая: не дай Бог, в храме дурно станет. Жуй быстрее, деточка, как бы не хватились нас.
Я запила вареный яйца глотком воды и, торопливо утирая губы, от всего сердца сказала:
— Дай вам Бог здоровья, сестра Брона! Добрый вы человек, и я ваше добро всегда помнить буду.
Этот маленький бунт монашки против собственной начальницы дал мне сил на то, чтобы молча доехать до храма в коляске рядом с настоятельницей. Как выяснилось, вовсе не обязательно ездить на телегах. Можно и в небольшом открытом экипаже, где на сиденьях лежат мягкие бархатные подушечки. В дороге мать настоятельница рассуждала о том, что после свадьбы я не должна забывать о Господе. Напоминала о том, что покорность мужу и его родителям – обязательное условие счастливого брака. И с важным видом несла прочую муть.
Все утро и само венчание запомнились мне какими-то нелепыми и бестолковыми сценками. Рядом с храмом толпился народ. Людская масса раздвинулась, давая нам проехать. В храм я зашла первый раз, но не запомнила из обстановки совсем ничего. Только ряды скамеек по бокам прохода, где сидели какие-то люди.
Горели свечи и лампады. Удушливый запах гари и воска мутил сознание. Жених, смазавший ради праздника длинные волосы и бороду каким-то вонючим маслом, всю дорогу сопел рядом со мной. А я периодически просто выпадала из реальности под бубнящий голос священника.
Более-менее в себя я пришла уже на улице, когда баронет подсаживал меня в другую коляску. Сам муж уселся рядом. Кучер тронул поводья, и грязноватая белая лошадь сделала первый шаг.
Осенний ветерок был прохладным и чистым. Постепенно я приходила в себя от свечного угара церкви и, оглянувшись, увидела, что за нашей коляской тянется целая вереница экипажей: телег, бричек и даже кибиток.
Дом, к которому мы подъехали, выглядел довольно странно. Трехэтажная квадратная башня, сложенная из крупных каменных глыб, не имела видимого входа. Намертво прилипшее к башне боком одноэтажное строение, больше похожее на какой-то сарай, чем на дом, явно было построено в другое время. На этот сарай пошли камни разного размера, слепленные между собой толстым слоем глиняного раствора.
Когда-то пристройку белили, но было это очень давно, и сейчас грязно-белые кляксы сохранились только на некоторых камнях. Раствор местами выкрошился, и вся пристройка выглядела довольно неряшливо. По фасаду здания расположились четыре окна. Старые деревянные рамы, обветшавшие и занозистые, похоже, никогда не открывались. Каждое такое окно содержало восемь небольших квадратиков мутноватого стекла. Двор был огорожен низкой, примерно по бедро мне, каменной оградкой. Такой же старой и неряшливой, как пристройка.