«Надо же как! А я и не сообразила. А ведь через столько слоев и теплее будет, и не так жестко. Интересно, кто эта молоденькая девчонка?».
Молоденькая девчонка, которую я заприметила, подсела ко мне в трапезной сразу после молитвы. Трапезная эта напоминала унылую рабочую столовку, в которой из экономии ремонт не делали лет пятнадцать. Только в любой столовой на столиках стоят салфетки, есть стулья, да и сами столики, пусть и поставленные тесно, но, как правило, на трех-четырех человек. В этой же трапезной: душной, без окон, даже при очень тусклом свете двух висящих над столом масляных ламп было заметно, какое все вокруг старое и ветхое.
Сводчатый потолок, когда-то бывший белым, покрыт ярко-черными пятнами копоти. Похоже, лампы иногда подвешивали в других местах. Стол был один-единственный, идущий от дверей комнаты и до самой кухни, расположенной в конце. Скамейки, каждая на двух человек. Миску с кашей вообще ставили одну на четверых.
Только мне и девушке монашка, в отличие от всех пришедших с молитвы, носящая фартук, принесла с кухни одну плошку на двоих.
Я не слишком поняла, разрешают ли разговаривать за едой, но заметила, что взрослые монахини смотрели только в тарелку и если что-то и произносили, то очень тихой скороговоркой, как бы себе под нос. Из-за такого странного способа общения в трапезной стоял легкий неразборчивый гул.
В миске находилось что-то вроде жидкой водянистой гречневой сечки. Ни молока, ни масла, ни сахара. Только крупная соль серыми горками была насыпана в глиняные блюда и свободно стояла на столе.
Девушка шустро заработала ложкой и через минуту, с удивлением глянув на меня, пробубнила:
— Ты чего сидишь? Ешь давай.
Два дня в постели меня держали только на отварах трав: кормить преподобная мать не велела. Сообщила, что пост благотворно влияет на здоровье. Правда, вчера вечером Брона тайком принесла мне кусок ноздреватого черного хлеба. Нельзя сказать, что эта горбушка слишком уж утолила голод, но и есть из одной тарелки с другим человеком… Я колебалась.
— Раз уж не убилась, ешь давай, а то до свадьбы не доживешь, – девушка напротив меня стала медленнее прихватывать ложкой кашу и даже чуть придвинула тарелку в мою сторону. Слезы потекли сами собой, но голод не тетка. Я зачерпнула неаппетитное месиво и сунула в рот.
Монашки торопливо доедали и четверками выходили из трапезной, а я все еще доскребывала миску, понимая, что не наелась. За столом мы остались с девушкой вдвоем, когда одна из монахинь, из тех, кто в фартуках возился на кухне, прошла мимо нас с подносом к выходу.
Поднос она пронесла у меня над головой, но на краю стола поставила его и торопливо вернулась за чем-то на к плите.
Расписная фарфоровая пиалка с каким-то вареньем. Вторая -- с медом. И третья -- с крупным куском сливочного масла. Вазочка на низкой ножке, где лежали благоухающие корицей и ванилью очаровательные румяные булочки. И самый смак: небольшая порционная сковородка, где еще постреливала раскаленным жиром глазунья с двумя оранжевыми желтками. Вместо деревянной ложки, какими ели все монахини, красивые серебряные приборы. Пузатый чайник и пустая чашечка с блюдцем из тонкого, как цветочный лепесток, фарфора.
Отставив пустую миску, я подняла глаза на девушку и спросила:
— Преподобной матери?
— Ей. Аппетит у нее отличный, даром что говорят, мол, ведьмы должны лягушками питаться. Эту вот что-то не тянет на лягушек. Не рассиживайся. Мы и так задержались.
— Куда нам сейчас? – с тоской спросила я и торопливо пожаловалась: – Как головой стукнулась, так и не помню ничего.
— Вставай уже, пойдем. Сестра Марсия работу на день назначать будет. Если разозлится, опять на огород сошлет.
Сестрой Марсией, как оказалось, звали ту самую старуху, что читала нам молитву и командовала, когда кланяться. В трапезной ее не было. Думаю, тоже где-то кормилась отдельно от остальных.
Сейчас она сидела в маленькой келье с распахнутыми дверями. На столе перед ней лежала толстая тетрадь, куда она что-то записывала мелким, почти бисерным почерком. Разумеется, назначение мы получили именно на огород. Не знаю уж, почему моя собеседница не хотела туда. А мне сама мысль покинуть эти каменные стены казалась привлекательной.
Впрочем, с сестрой Марсией девушка не спорила, а только смиренно поклонилась, приложив ладонь к сердцу. Однако старуху это не остановил от строгого замечания: