— Сила — ей 24 было — погибла не мучаясь. И детишки ее — тоже. А Хава — нет. Она горела, как факел. Ее потушили. И она уже четыре месяца… Живет? Или уже умерла? Не знаю… У Хавы сгорело 32 процента дыхательных путей — так нам врачи сказали. И выписали ее — говорят, что умирать лучше дома. Но Хава мучается и… живет. До сих пор. Мы ее из трубочки кормим. По капельке. Видите, во что она превратилась, — и Хейди приоткрывает одеяло.
Девочка со сгоревшей кожей и розовыми влажными струпьями. Она так исхудала за эти месяцы, что превратилась в обтянутый ошметками кожи скелет. На ней тонкая хлопковая сорочка и нет трусиков. Хава стесняется, отводит глаза к стене и едва не плачет.
— Я одна детей поднимаю, мужа еще несколько лет назад убили. Тяжело смерть видеть. Тяжко мужа, детей хоронить, — в тишине, пахнущей лекарствами, плачет Хейди. — Но я ненависти не испытываю к русским. А вот солдат, особенно если они выпившие, — боюсь и ненавижу. Я и детям своим говорю: нельзя ненавидеть всех людей подряд, если тебя обидел кто-то конкретно. Но они не очень слушают. Я за них боюсь — дети подрастают, видят Хаву и хотят отомстить. Они мне говорят: «За что, мама? Что она им сделала? Мама, Хава была такой красивой, а теперь она похожа на скелет и скоро умрет!».
Что мне отвечать им? А у нас ваххабиты в Мескер-Юрте стали еще агрессивнее. Люди злые, обиженные — они их к себе зовут. У нас в прошлом году российские военные мужчин из села забрали, на окраине в яму загнали и заживо подожгли. И все это видели. И все от ненависти готовы на что угодно. И дети мои — я за них боюсь. Боюсь, что придут, позовут, и они пойдут — за Силу, за Хаву отомстить.
…Вот уже четыре месяца прошло, как 15-летняя Хава застряла между тем и этим светом. Юный цветок, так и не успевший расцвести. В доме, где живут еще пятеро братьев и сестер, сырой, фиалочный запах смерти. Хава все ждет, когда за ней «придет женщина в белом».
Эту фотографию я делала на крыльце дома Исраиловых. Хава лежала за тем белым окном. Плакало небо — начиналась осень. Я и сама еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. В объектив фотокамеры на меня смотрели братья и сестренка Хавы. А в глазах Хейди я видела боль, тоску, отчаяние, крик — казалось, скорбь всех женщин Чечни запечатлена в ее глазах.
«Без мужа я уже никто» — Луиза Атабаева о событиях, произошедших весной 2002 года в селе Мескер-Юрт и разбивших ее жизньНевысокая, темноволосая, с грустными черными глазами. Вышла замуж год назад. Прожить с любимым человеком успела всего несколько месяцев. А потом пришла весна. Цветущий май 2002 года.
— У нас в селе зачистка была, — сидя под черными виноградными лозами в палисаднике, тихо рассказывает Луиза. — Пришли и к нам. Постучались для приличия, а потом в дом ворвались. Парней наших — моего Сулеймана и брата его Сулумбека — вывели за двор, где уже БТР дожидался. Их туда — и уехали. Я кричала, плакала, все наши женщины выбежали и вслед за БТРом бежали. Без толку. Потом посчитали — 11 наших мужчин забрали. Все молодые, лет по 20–30. У многих уже жены, даже дети есть. Мы сразу поняли, что нужно ждать беды. А об этом… Мы чуть позже узнали. У нас на окраине села яма большая вырыта. Так вот всех наших мужчин согнали в эту яму. Как, зачем? Ненавидят они нас, поэтому и делают то, что понять умом невозможно.
Ну вот, согнали всех. Яма глубокая. Стали перекличку устраивать, документы проверять. Потом объявили, что все наши мужчины — ваххабиты. «А что мы с ваххабитами делаем?» — вот так спросил военный, который там был. Всех жителей потом отогнали от этой ямы, так, чтобы не было видно, что там происходит.
Мой Сулейман так и остался в той яме стоять по пояс голый. И другие парни тоже там стояли. А потом мы увидели дым. И крики. — Она замолкает, сжимает пальцы и отворачивает голову, чтобы я не видела ее слез.
— Они горели заживо. Их облили то ли соляркой, то ли керосином, и они горели. Крики стояли так долго, что казалось — все сейчас сойдут с ума. И мы — женщины — кричали. Так громко, чтобы они слышали, что мы с ними.
Вытирает слезы. А они все бегут по ее юному лицу.
— Нас потом к этой яме пустили. Они уже успели все землей закидать. И мы потом рылись в ней — искали, от кого что осталось. Кто-то нашел кусочек синего свитера. Кто-то косточку. Кто-то пальцы с ногтями. Это все, что осталось от наших мужчин. Мне сейчас девятнадцать, я только замуж вышла и тут же овдовела. К себе домой не хочу возвращаться, меня уже проводили замуж, я теперь должна с мужем жить своей семьей. А раз мужа нет — с его родителями. У нас не принято бегать туда-сюда. Проводили замуж — все, иди.