— Я найду способ умаслить ее, — прошептала Перрин, отступая на шаг. Она прикрыла рот ладошкой и проговорила сквозь дрожащие пальцы: — Как-нибудь. Я постараюсь.
— Мем Грант и Хильда Клам подходили ко мне, чтобы попросить за вас, — сказал он, раздосадованный тем, что не сумел умолчать об этом. — Уинни Ларсон поправляется, и они говорят, что своим возвращением к жизни она обязана вам. Не стану говорить, что они поддерживают вас только из-за Уинни, но вы делаете определенные успехи.
— Успехи? В чем? В том, что меня начинают принимать? Эти женщины никогда не примут меня в свой круг. Я представляю для них все то, чего они боятся и ненавидят. — Она отвернулась. — У меня нет подруги, мистер Сноу. Я уже потеряла надежду завести друзей.
У него не нашлось ответа.
Щеки ее залились румянцем, огромные темные глаза наполнились слезами.
— Но… то, что они просили за меня, Мем и Хильда… это очень великодушно с их стороны. Я им благодарна. — И тут она снова его удивила: — Я надеюсь, что кто-нибудь вступился и за Августу.
Коуди внимательно посмотрел на нее. Потом кивнул:
— Уна Норрис и Бути Гловер.
— Ну и хорошо. — Перрин глянула куда-то в темноту. — Если это все, тогда… доброй ночи. — Она споткнулась о камень, остановилась и посмотрела на него. — У вас есть секреты, Коуди Сноу? Или вы единственный человек в этом обозе, у которого их нет?
Казалось, она не ожидала услышать ответ. Да он и не собирался отвечать. Она подобрала юбки и зашагала в направлении своей палатки.
Тихонько выругавшись, Коуди вернулся к бревну у костра. Пламя угасло. Остывающие уголья мигали, точно оранжевые огоньки. Похлопав себя по карманам в поисках курева, он обнаружил, что в кармане жилетки что-то лежит, что-то такое, чего там раньше не было. Нахмурившись, он выудил оттуда какой-то желтоватый комок размером с пряжку на его ремне.
Наклонившись к огню, Коуди разворошил уголья и поднес странный комок, чтобы рассмотреть получше. Повертел его в руках. Черт побери, что же это такое? Он увидел какие-то крошки на кончиках пальцев и лизнул одну из них.
Пирог. Это был засохший кусок пирога. Но откуда? Уж он-то знал, что утром его не было в этом кармане.
— Пропади все пропадом! — Коуди был удивлен не меньше, чем если бы нашел у себя золотой самородок.
Поднявшись на ноги, он вглядывался в темноту, высматривая удаляющуюся фигуру Перрин. Но разглядел лишь ее колеблющийся силуэт. И чего ради она засунула кусок высохшего пирога ему в карман? И когда она умудрилась это сделать?
Недоуменно покачав головой, он вспомнил, что нужно сгрести уголья в кострище Копченого Джо, а уж потом можно пойти к фургонам с оружием и мелассой — к здравомыслящей мужской компании. Прежде чем подойти к Геку и Джону, он швырнул кусок пирога туда, где по-прежнему выл на луну степной волк.
Глава 8
Из моего дневника.
Май 1852 года.
Весь вчерашний день и сегодняшнюю ночь лил дождь. Наш лагерь затоплен, поэтому мы легли голодными и спать нам пришлось в фургонах. Вот уже три дня мы видим торнадо на равнине и очень беспокоимся, что какой-нибудь смерч разрушит наш лагерь, но пока этого не произошло.
Один из наших мулов напился щелочной воды, заболел и умер. Мы потеряли день пути, чтобы мистер Келзи смог починить сломанную ось под фургоном Сары и Люси. Вчера прошли всего пять миль, потому что фургон-кухня и один из тяжелых фургонов с мелассой застряли в грязи в овраге.
Он ничего не сказал ни о пироге, ни о ленте. Я-то думала, что он наверняка что-нибудь скажет.
Я уже подумываю… может быть, он не уверен, что я помню. Если это так, тогда понятно, почему он не говорит со мной открыто, хотя и не может скрыть любовь, которую выдают глаза. Я стала сомневаться — а вдруг мы не понимаем друг друга? Может, он считает, что я все забыла и действительно собираюсь выйти замуж за орегонского жениха, письмо которого выбрала. Поэтому я положила кусок пирога ему в жилетку и приколола желтую ленту к потнику, чтобы показать, что я ни о чем не забыла. Но он никак не отреагировал на мои послания. Я думала, он будет тронут, что я хранила их столько лет, чтобы он увидел эти доказательства моей любви и преданности.
Я знаю, он все время занят выполнением своих обязанностей, а эта шлюха, Перрин Уэйверли, не позволяет ему поговорить со мной. Все должно идти через нее. Я понимаю, ему бы не хотелось, чтобы я передавала ему свои послания через Перрин, но я не знаю, как сказать ей, не раскрывая всего, что это правило меня не касается. С каждым днем она становится все самодовольнее. Августа говорит, что она бросается на каждого встречного мужчину. Это верно.
Моя любовь и чувства Коуди — как подземный родник, мощный и чистый. Я знаю, он не поддается чарам этой шлюхи. Но все-таки меня это время от времени беспокоит. Если она по-прежнему будет рисоваться перед ним… Хорошо же…
Коуди принадлежит мне!
Глава 9
— У вас самые печальные глаза, какие мне только доводилось видеть.
Перрин посмотрела на Уинни с удивлением. Насколько ей было известно, Уинни до этого ни разу не заговаривала со своими попутчицами.
— Твои глаза тоже печальные, — сказала Перрин ласково, касаясь руки Уинни. — И усталые.
Наконец-то взгляд Уинни стал ясным и осмысленным, хотя и печальным. Она возвращалась к реальности.
— Чувствуешь себя лучше? — спросила Перрин, убирая прядь темных от пыли волос с бледного лба Уинни. Год назад Перрин случайно встретила Уинни в Чейзити; она вспомнила, что восхищалась изящной талией Уинни Ларсон и тонкими чертами ее лица, вспомнила, какой хорошенькой она была. Но уже тогда эта молоденькая женщина погрузилась в опийный омут.
— Судороги слабеют. С каждым днем становится чуть легче. — С трудом приподнявшись на локте, Уинни глянула в щель между доской фургона и полотняным верхом. Утомленная этим усилием, она снова упала на подушку и закрыла глаза. — Ветер такой сильный… Деревьев не разглядеть.
— Почти все деревья срубили на дрова переселенцы, которые проехали до нас. Трудно найти даже сучья для костра, чтобы приготовить еду.
Фургон качало, как лодку на волнах, когда он катился с холма, и они обнялись, чтобы не упасть. Наконец колеса выехали из глубокой колеи и покатились в направлении лоскутка буйной зелени, которая накормит скот во время полуденной остановки.
Уинни смотрела, как трепещет под сильными порывами ветра полотняный навес. Пыль и песок, проникавшие сквозь щели и трещинки, засыпали ее одеяло и подушку. Губы Уинни были очерчены полоской грязи.
— Я знаю, мы едем в Орегон. Мне сказала Хильда. — В глазах ее блеснули слезы. — Билли Моррис не ждет меня там.
Опустив голову, Перрин погладила ее руку, испещренную синими прожилками. Запястье Уинни было таким тоненьким, таким болезненно хрупким.
— Мне очень жаль.
— Странно… — Уинни продолжала смотреть на полотно, хлопающее у них над головами. Одинокая слезинка повисла у нее на ресницах, потом скатилась по щеке. — Я не могу вспомнить лицо Билли. И его голос. Я думала, что никогда не смогу забыть, как он держал сигару. — Она перевела взгляд на Перрин. — Я потеряла три года жизни, горюя о мужчине, который причинил мне зло и чье лицо я не могу вспомнить. — Ее тихий смех был хриплым и закончился приступом кашля. — Угадайте, что я помню?
Перрин вдруг поняла, что слезы Уинни — это не слезы печали, а слезы гнева. И у нее словно камень с души свалился. Теперь она знала: Уинни непременно поправится.
— Я помню, что он издавал отвратительные звуки, когда ел. А иногда в уголках его рта пенилась слюна, когда он говорил. Однажды он сказал мне, что жены, как дети, нужны для того, чтобы на них смотреть, но не слушать. Вот о чем я все время думаю. — Она сжала зубы, и глаза ее сузились. — Мне нужно было бы радоваться, когда он сбежал с Эмми Грин. Мне нужно было бы танцевать на улице и праздновать, что я освободилась от него. Вместо этого я пристрастилась к наркотикам… Почему я была такой дурой?